Владислав Савин - Красные камни [litres]

Надо срочно достать этот роман и прочесть. Чтоб решить – нам, инквизиции, его одобрить, или наоборот?

Львов, 16-й отдел милиции

– Так, гражданин Столяр Андрий Иванович, 1937 года рождения, проживающий по адресу… сразу признаемся, или будем усугублять?

– Товарищ капитан, да не пойму я, в чем виноватый!

– А скажи мне, Андрюша, чем у тебя рожа вымазана – уж больно на кровь похожа. И пахнет, как свежевыкопанный труп – ты кого-то зарезал? И в своем ФЗУ [23] Фабрично-заводское училище, в 1959–1963 гг. нашей истории были реформированы в ПТУ. уже третий день не появляешься, хотя справки от врача нет – злостный прогул.

– Товарищ капитан, да не виноватый я! Это у меня воспаление выступило. Мамка напугалась, а может, это заразно? И в училище меня не пустила.

– И ты к врачу не пошел? Не только подверг опасности свою семью, соседей, но и создал угрозу для санитарно-эпидемиологической обстановки всего СССР. А вдруг это та самая «эбола», которую американский империализм в своих лабораториях выращивает? Тогда твой случай подпадает под секретный циркуляр номер… ой, не повезло тебе, хлопец! Приказано зараженный объект уничтожить расстрелянием, труп положить в наглухо закрытый гроб и предъявить комиссии из Москвы, которая эту бациллу будет изучать. Так что выведут сейчас тебя во двор, и прощай. А заодно и тех, с кем ты близко контактировал. Ты ведь с матерью живешь и сестрой, отец на войне погиб, так записано?

– Вы что? Мамку не трогайте! И Марысе восемь лет всего! Нельзя же так, мы же не фашисты!

– Вас в училище гражданской обороне обучали, что есть оружие атомное, химическое, бактериологическое? И что от эпидемии погибнуть могут миллионы – больше, чем от атомной бомбы. Чтоб такого не случилось – жизнью одного или немногих пожертвовать можно и нужно. Так что некогда нам с тобой разбираться – и ты лучше в сторону дыши, бактерии не распространяй. Поскольку болезнь твоя пока медицине неизвестна и, возможно, крайне опасна для окружающих.

– Товарищ капитан, да нет у меня никакой болезни! Если я признаюсь, отчего у меня лицо красное, мне это зачтется?

– Чистосердечное признание, оно всегда жизнь облегчает.

– Я у киношницы сумку ухватил. Из тех, что на Замковой горе сейчас снимают. Обидно стало, что мамка надрывается, чтобы меня на ноги поставить и Марысю, мне в училище не платят почти, хотя на всем готовом – а эти, московские, наряжены как графья! Из наших девчонок посмел бы кто на улицу так, тут же бы к ней наши комсомольцы подошли, «разлагаемся, гражданка» – ну, вы знаете, что они с такими расфуфыренными делают! Вот и я решил наказать…

– Грабеж, статья 161-я, по УК сорок четвертого года. От пяти до восьми лет [24] В нашей истории УК 1926 года действовал до 1960-го. В альт-истории новый УК принят раньше. .

– Да вы что, товарищ капитан! Я же ей не нож к горлу, в темном переулке! А, на велосипеде проезжая, сумку выхватил!

– Нож к горлу – это уже разбой, статья 163-я. От восьми до пятнадцати, при отягчающих. Но чистосердечное признание смягчает – так что ты давай, говори.

– А что говорить? К себе на Автозаводскую приехал, мамка на работу уже ушла. Сумку открыл, а оттуда пшикнуло – и физиономия, и руки, и рубашка, все в этом… И глаза жжет, я думал, ослепну – но проморгался. А больше в сумке и не было ничего – это реквизит такой у киношников, что ли? Рубашку я выкинул, а лицо не отмыть ничем, ни мыло не берет, ни керосин! В училище не пошел, мамке вечером сказал, что болезнь выступила, думал, со временем высохнет, отмоется. А мамка соседкам рассказала – участковый и узнал, пришел, меня забрал.

– Почти правду рассказал. Так как ограбление товарища Смоленцевой (ты на кого руку поднял, щенок, это ж всему Союзу известная актриса!) случилось в восемь пятнадцать. А занятия в твоем училище, находящемся на Щорса, начинаются в полдевятого. Ну и где Автозаводская, Старый Город, и Щорса – это тебе надо было успеть с окраины в центр и обратно обернуться? И сумки с книжками у тебя не было в момент грабежа. То есть задумано было тебе успеть украденное кому-то передать, свои учебники забрать, и в училище как ни в чем не бывало. Так кто еще в сговоре был?

– Да Леня Собакин, в училище он командир нашего комсомольского отряда. Он мне поручение дал – говорит, ты на велосипеде ездишь быстро, можешь провернуть, как в том итальянском кино? Надо, говорит, а отчего, тебе знать не требуется. Я что, мне приказано, я сделал.

– Значит, сейчас ты все это запишешь. Подробно, как на исповеди перед попом.

– Товарищ капитан, а может, не надо? Мне же за это темную сделают, если узнают!

– Слушай, у тебя сейчас выбор – получить по полной восемь лет и с отягчающими, то есть где-нибудь в Заполярье и без права на УДО, или, с учетом чистосердечного и дальнейшего сотрудничества – можешь даже условным отделаться. А в лагере по-всякому хуже, чем на воле, возле мамки и сестры.

Валентин Кунцевич

Слышал я, что другие наши, с «Воронежа», попав в этот мир, видят странные сны – вещие или нет? А у меня не было такого – до вчерашнего дня.

Какая-то не наша страна – юг, солнце, вроде бы Средняя Азия, или даже Африка или арабы, уж больно народ ободран. На большой площади толпа местных, галдят, руками машут, явно агрессивны, но в драку не лезут пока. А на той стороне – Аня Лазарева, или кто-то очень похожий, на возвышении стоит и речь произносит, и не помню о чем, то ли не слышно, то ли язык непонятный. И в толпе крики – «неверная, враг», – сейчас взбесятся и убьют.

А я смотрю с танковой башни – вдоль этого края вытянулись строем, десяток или больше, тяжелые, на Т-72 похожи, но не они (марку вспомнил, ИС-11, так не было вроде такой). И наши, русские ребята за рычагами, ждут моего приказа. А мне тоже ясно все – если там эти черные на Аню накинутся, бей пулеметами (на каждой машине по КПВТ и три обычного калибра) и жми на газ, ну а кто заглохнет или приказ не выполнит, я с того после шкуру спущу! И плевать, что после будет – мне Анина жизнь своей дороже, а уж тем более всей многотысячной оравы этой голодрани, я вам сейчас такой тяньаньмень устрою, ваш аллах или кто там еще задолбается врата перед душами сдохших грешников открывать!

А толпа вдруг смолкает, опускается на колени. И расступается перед Аней, освобождая проход. И идет она ко мне, под крики «святая». А я приказываю по рации башни повернуть на тридцать градусов, моя машина и кто от меня справа, вправо, а кто от меня слева, влево, это на случай, если толпа снова взбесится, Аню огнем не задеть, а лишь отсекать, кто сбоку. Вот уже близко она идет – и тут какой-то бородатый моджахед вскакивает и на нее с ножом, затем и вся толпа поднимается как море. И я ору – бей, заводи, вперед, ну будут сейчас трупы штабелями и кишки на гусеницах, молитесь своему богу, уроды.