Геннадий Марченко - Возвращение [litres]

– Ничего, – говорил он, ухмыляясь щербатым ртом, – тут главное – уметь себя поставить. Администрации на глаза желательно попадаться как можно реже, а при общении с другими зэками не давайте себя в обиду, и всё будет пучком. А вообще держитесь меня, я тут всех авторитетов знаю.

Кто-то даже повёлся, ведя с Диком заискивающие разговоры, я же только хмыкнул, собираясь в который уже раз рассчитывать только на самого себя. Правило «не верь, не бойся, не проси» актуально в любой тюрьме любой страны мира.

Автобус затормозил в тюремном дворе, и мы принялись выбираться наружу.

– Живее, мать вашу! Не приведи вам бог не успеть до отбоя!

– А ужином кормить нас чё, не будут?! – вякнул кто-то и тут же получил дубинкой пониже спины.

– Утром набьёшь брюхо, свинья!

Неласково нас встречают… Боюсь, в случае подобного со мной обращения могу и не сдержаться. Куда мне свой норов спрятать? Некуда, он всё равно вылезет наружу. А пограничных ситуаций наверняка ожидается немало, получается, карцер станет моим лучшим другом, а про УДО вообще можно забыть? Ох, нелёгкая это работа – из болота тащить бегемота.

Нас наконец-то отцепили друг от друга, провели досмотр с полным раздеванием, заставили принять холодный душ, свою одежду мы сменили на серую робу и брезентовые куртки – декабрь на севере штата месяц дождливый. С собой выдали по второму комплекту одежды, на случай, когда первый отправится в прачечную. После чего последовало распределение по корпусам и камерам. Каждому вручили свёрнутые в рулон матрас и одеяло, внутри которых скрывалась подушка. Сотню баксов, которую я честно предъявил на осмотре, мне оставили, сказав, что я могу отовариваться в местной лавке. Добавив правда, что цены в ней на порядок выше, чем на воле, а вообще зэк не имеет права держать при себе больше полутора сотен. Почему именно такая сумма, оставалось только гадать.

Меня отконвоировали в Западный блок, где заключённые размещались в камерах на пяти ярусах. Самые опасные преступники, насколько я понял из болтовни Дика, томились в Северном блоке, крышу которого венчала вентиляционная шахта газовой камеры. По пути надзиратель обронил с ухмылкой:

– Определим тебя к Молчуну Лу. Посмотрим, сколько ты там протянешь.

Опа, уже запугивания начались? Хм, хорошо же меня тут встречают! И чем же так славен этот Молчун? М-да, заинтриговал.

Камеры, похожие на пеналы, здесь, судя по всему, не закрывались до отбоя, то есть до десяти вечера. Часы у меня конфисковали, но на стене в конце коридора висели большие часы Hermes, чёрные стрелки на белом циферблате которых показывали без десяти минут десять. И тут надзиратель с нижнего этажа прокричал:

– Блок, приготовиться к отбою!

Зэки не торопясь потянулись в камеры, и из некоторых вслед нам донеслось что-то насчёт свежего мяса. Не иначе это обо мне.

– Сюда.

Я переступил порог камеры, освещаемой тусклой, забранной в металлическую сетку лампочкой. В дальнем конце обнаружились «очко» и умывальник с пятнами ржавчины на кране. А на нижней шконке я увидел сидевшего здоровенного негра. На вошедших он не обратил ровно никакого внимания, будучи всецело занят поглаживанием разлёгшейся у него на коленях… крысы. Только грызунов нам тут не хватало! Куда только надзиратели смотрят?

– Это его подружка, – словно прочитав мои мысли, хмыкнул конвоир. – Небольшое послабление. Он зовёт её Бу-бу.

– Бу-бу, – пробубнил, не поднимая глаз, Молчун.

Тьфу ты, сплошная антисанитария! Но делать нечего, если уж надзиратели разрешают держать крыс, то придётся с этим смириться. Да и, в общем-то, мне не жалко, лишь бы ко мне не лезла. А сосед, похоже, малость того, хорошо, если обычный аутист.

– Фил Бёрд, – представился я, когда за мной закрылась решётчатая дверь.

Негр ничего не ответил, продолжая поглаживать своего грызуна. Ну и не больно-то хотелось, тем более я уже знаю, как его зовут.

Так, раз нижняя шконка занята, кинемся на верхнюю, мы люди непривередливые. В Ухтпечлаге, помнится, тоже на верхней чалиться пришлось. Улёгшись, вытащил из кармана робы маленькое семейное фото, где мы вчетвером – я, Варя с Даней на руках и Соня – позируем на фоне нашего особняка. Специально сфотографировались, я хотел, чтобы на случай, если мне впаяют срок, с собой была память о близких.

М-да, скучновато в камере на двоих без книг и даже свежей прессы. Я бы и от несвежей не отказался, не говоря уже о радио и телеприёмнике…

– Бу-бу, – донеслось снизу. Мой сосед всё же явно производил впечатление слабоумного, оставалось надеяться, что он тихий, а не буйнопомешанный.

Ровно в десять электрический замок закрыл двери всех камер одновременно, погасли лампочки, и я попытался уснуть, но долго не получалось, всё прислушивался к доносившемуся снизу ровному дыханию Молчуна. Тот уснул моментально, лёжа на спине и вытянув руки по швам, словно солдат. Я же лежал с закрытыми глазами час, два, а может, и три, пока наконец сон всё же меня не сморил.

…Мне снилось, будто я плыву в открытом океане. Плыву на спине, лениво подгребая руками. Надо мной лазурью растеклась небесная гладь без единого облачка, только слышен где-то крик чайки. Но тут что-то вдруг меня начало тянуть вниз. Я пытаюсь сопротивляться, как-то выгрести наверх, к воздуху, однако все мои попытки ни к чему не приводят.

Задыхаясь, я проснулся в липком поту, уставившись в темноту перед собой. Затем, почувствовав чьё-то чуть уловимое дыхание, повернул голову и увидел в ночном сумраке белки глаз. Жутковато это выглядело, и я невольно подвинулся к стенке.

– Ты чего?

Белки ушли вниз, после чего послышался скрип шконки первого яруса. Молчун Лу, так и не проронив ни звука, отправился на боковую. Меня же сон покинул окончательно. Блин, с таким соседом рано или поздно загремишь в психушку. Да ещё вон крыса в углу, кажется, шебуршится. Придётся днём высыпаться, когда камеры открыты и не так жутко. Да и то не факт, что усну. Только такой пытки мне не хватало!

Всё-таки спустя столько лет трудно вновь привыкать к тюремным порядкам. Да и возраст уже не тот, то в одном месте кольнёт, то в другом… А врачи здесь я представляю какие, небось, коновалы, привыкшие штопать резаные и колотые раны.

Утром встал с тяжёлой головой. Плюс настроение было паршивым. Не иначе начался отходняк, ведь только сейчас я отчётливо осознал, в каком унылом месте мне предстоит провести пятнадцать лет, лишь изредка получая возможность встречи с родными и близкими. Надежда на то, что Стетсону и адвокату совместными усилиями удастся вытащить наружу всю правду об убийстве с подставой, таяла с каждым часом. Я подозревал, что вся эта затея была тщательнейшим образом спланирована, даже несмотря на дефицит времени и на то, что о моём походе в «Голливуд» знали два с половиной человека. Вернее, три: Уайлдер, который собирался идти лечить зубы, и отиравшиеся рядом пара человек из персонала студии.