Михаил Ланцов - Фельдмаршал. Отстоять Маньчжурию!

— Что это?

— Наш агент купил его у домработницы Куропаткина. Сказал, что для газеты. Мы полагаем, что это черновик стихотворения, найденный ею в мусорном ведре. Оно посвящено битве при Сирояме. Вот перевод, — сказал он и выложил еще один лист бумаги.

— Серьезно? — оживился император и вчитался в перевод. Потом отбросил лист и взял черновик.

Ровные строчки аккуратного, твердого почерка. А слева по центру занимал приличное пространство рисунок тушью. Алексей Николаевич, работая над воспоминаниями, пытался записывать все. Вот и текст песни Shiroyama, шведской группы Sabaton сразу в переводе дал. Поэт из него был плохой, как и музыкант, поэтому перевел как перевел. Вышло корявенько, но общий стиль и смысл выдержать удалось. А вот с рисованием у него дело обстояло много лучше. Не профессиональный художник, но скетчем владел прекрасно. Сказалась любовь юности, вынужденно увлекшая его делами красивыми, но бесполезными. Тогда-то он и заразился привычкой делать зарисовки всего и вся. Вот и изобразил одного из ключевых персонажей кинофильма «Последний самурай» — Кацумото, который был внешне похож визуально на молодого Сайго Такамори. Потом, правда, вообще передумал и выбросил эту заготовку в мусорное ведро. Не все воспоминания были нужны. Но вот — все одно всплыло. Его уже немолодой домработнице в арендованном доме в Ляояне рисунок понравился.

— Вам не кажется, что это не Такамори? — нахмурившись, поинтересовался Муцухито.

— Это он. Только молодой. Мы показывали рисунок тем, кто знал его в молодости. Они его вполне опознали.

— А Куропаткин знал его в молодости?

— Нет.

— Тогда как это понимать? Мистика какая-то.

— Мистика, — согласился начальник разведки.

Начальник разведки ушел, и Муцухито погрузился в свои мысли.

Обстановка вокруг Сайго Такамори, несмотря на его смерть в далеком 1877 году, продолжала накаляться. Он и из могилы оказался способен создавать чрезвычайные проблемы. На редкость беспокойная вышла из него личность.

Ситуация была очень непроста. В 1868 году император Муцухито провозгласил в Японии реставрацию Мэйдзи, основанную на клятве пяти пунктов — наиболее прогрессивной доктрине за всю историю не только Японии, но и, пожалуй, человеческой цивилизации. Однако преодолеть мощную и последовательную реакцию самураев оказалось крайне трудно. Они буквально вгрызались в «сакральное старье». Когда же стало понятно, что прошлого не вернуть, они сублимировали свои устремления в лютый, бешеный милитаризм и крайне агрессивную экспансивную политику, надеясь таким образом вернуть себе ускользающее положение в обществе. Как следствие, уже в 1873 году в японском правительстве вспыхнул острый кризис, вызванный дебатами о завоевании Кореи.

Окубо Тосимити возглавил олигархическую прогрессистскую партию, поддержанную императором, которая настаивала на сохранении здравомыслия. Им мнилось, что откусывать нужно только тот кусок пирога, который можно проглотить, не подавившись. Сайго Такамори, в свою очередь, возглавил милитаристскую консервативную партию, стремящуюся к экспансии любой ценой. Для Сайго и его последователей война была единственным шансом на реставрацию хотя бы части былых привилегий.

Непонимание приобрело черты фатального противоречия. Вспыхнуло восстание. Но его смяли и жестоко подавили всего через полгода боев. Оказалось, что пушка как аргумент много значимее, чем какие-то там вековые традиции. А митральезе так и вообще плевать, кого фаршировать пулями — вчерашнего крестьянина или породистого самурая.

Сайго Такамори умер. Но не умерло его дело. Мало того, он сам посмертно обрел легендарный статус, олицетворяя японские традиции, старину и обычаи, которые отбрасывались прогрессистами как непрактичный и отживший свое мусор. А потому Сайго оказался весьма популярен среди простого народа, который был в основном необразован, из-за чего предельно консервативен. И чем дальше уходила модернизация японского общества и экономики, тем сильнее становилась реакция. Футуршок нарастал. Глухое ворчание в Японии с каждым годом становилось все громче и громче, грозя перерасти в открытые выступления и беспорядки [83] В реальной истории Японии эта эскалация привела к «Эре народного насилия», которая длилась от массовых беспорядков в Токио в 1905 году до Рисовых бунтов 1918 года. Поводом для вспышки стало неудовлетворение результатами мирных переговоров с Россией. .

В 1889 году император посмертно помиловал Сайго Такамори, ведь формально он выступал не против него, а против правительства Окубо. Однако общество продолжало стремительно перегреваться. Оно оказалось не готово в одночасье прыгнуть из глухого Средневековья в объятия развитого индустриального стимпанка поздней Викторианской поры.

И вот — новый виток этой эскалации.

Простой народ, почти не таясь, уже говорил о том, что страшное поражение в войне — это кара богов. Ведь этот чертов Куропаткин догадался не только правильно выбрать будущего агента и красиво его внедрить, но так еще и назвал предельно вызывающе! Сама Аматэрасу, воплотившаяся в теле внучки народного героя, выступила против японцев, отвернувшихся от нее и ее заветов…

Война в Маньчжурии была сложной и многослойной композицией. Боевые действия, разведка, контрразведка, кадровый вопрос, столичная партия, еврейская партия, японская партия, корейская партия и так далее. Направлений получилось очень прилично. И если бы по всем имеющимся каналам информации шел привычный для XXI века поток информации, Алексей Николаевич просто бы сошел с ума. А так — справлялся. С трудом, но справлялся, работая как проклятый. Штаб у него, конечно, имелся, и генерал его активно использовал, но эти люди думали совершенно неподходящим образом, а переучивать возможности не было. Конечно, от продолжительного взаимодействия с Алексеем Николаевичем люди менялись, но не недостаточно быстро. Эпоха накладывала слишком сильный отпечаток.

Так вот, одним из важных направлений деятельности Куропаткина в этой войне являлся Китай. Тому было много причин, начиная хотя бы с того, что, согласно договору 1894 года, империя Цин должна была прийти на помощь России в войне с Японией, но делать это не спешила. А такое прощать нельзя. Кроме того, генерала совершенно не устраивали чудовищная пассивность и невнятность Николая II в деле взаимодействия с этой очень интересной страной. После того приснопамятного разговора с Витте никакого ответа из Санкт-Петербурга так и не пришло. Николай II очевидно боялся принимать хоть какое-то решение, а его окружение оказалось не в состоянии прийти к общему пониманию. Поэтому, отмахнувшись от назойливой субординации, он начал действовать самостоятельно, не оглядываясь ни на кого.