Юрий Семецкий - Poor men's judge [СИ]

Фролов не без оснований полагал, что способен договориться с кем угодно и о чем угодно. Долгие десятилетия руководства крупнейшим в области колхозом это подтверждали. В течение этих десятилетий приходилось не только исполнять пожелания партии и советской власти, прожить без учета интересов ментов, бандитов и прочих уважаемых людей также было невозможно. Что греха таить, многое приходилось делать.

Для совсем уж пиковых случаев были Васильевича и прикормленные менты, и гуляющие на крепком поводке лихие людишки, нужда в которых обострилась еще перед перестройкой. Тогда вдруг обнаружилось, что гектар пшеничного поля приносит хорошему хозяину от 500 до 800 долларов прибыли. И это только зерно… А ведь было еще многое. И откормочное хозяйство, и молокозавод, и колбасный цех, и мельница. Кому было интересно, прикинули размеры агрохолдинга и заинтересовались.

Тогда отбиться удалось. Хозяйство и его руководитель вылезли из раннеперестроечных передряг с изрядно поцарапанной шкурой, но живые. Теперь все было по-другому. Шансов договориться с «индейцами» не было.

Складывающаяся обстановка со всей очевидностью намекала на тотальный передел имущества и активов. Шансы отбиться и выжить в начинающейся заварухе Егор Васильевич оценивал как призрачные. Тем не менее, уезжать не стал, и не только потому, что это было ему поперек сердца.

Во-первых, если без боя бросить все, к чему прикипел сердцем за последние полвека, то какой смысл вообще жить? Во-вторых, была у Фролова одна давняя мечта…

Стоит сказать, что в подобном же положении находились многие его знакомые, которые, собственно, и составляли костяк старого директорского и депутатского корпуса Автономии. Каждому из них, так же, как и Фролову, было что терять. Некоторые бежали, но большинство все еще оставалось, без преувеличения, надеясь на чудо.

Но то, что выход — прост, законен и буквально лежит перед носом, Егор Васильевич и подумать не мог. Ну, кто сейчас, в здравом-то уме, помнит постановления РВСР, тем более, не слишком афишируемые даже в те времена?

Лишенный влиятельной родни, авторитета, ресурсов лейтенант вдруг оказался подходящим ядром кристаллизации, вокруг которого можно было вырастить колючий кристалл сил самообороны. И, при случае, списать все ошибки, перегибы и грехи.

— Заранее документы надо было на такой случай готовить, — казнил себя Васильевич. — Да кто же знать мог! Расслабился, понимаешь, столько лет спокойных. Вот и забыл, как на самом деле оно бывает. Хорошо, лейтенант этот вовремя. И прав он, кстати, танцы только начинаются, хотим мы этого, или не хотим. Только того он не знает, что теперь его тоже играть будут.

Несмотря на свою мудрость и житейский опыт, Фролов ошибался. Вояр прекрасно понимал, кто и как будет его разыгрывать, такого юного, наивного и неопытного. Для того, чтобы остаться наивным и доверчивым, у Виктора были слишком хорошие учителя.

— Проще всего, да и разумнее, ни во что не влезать. Через пару месяцев, когда черная дыра будет окончательно сформирована, начнется войсковая операция. Можно и отсидеться. Потом, конечно, тоже времена будут не сахарные, но как-то проживем, — привычно отождествляя себя с людьми, живущими в селе, рассуждал председатель.

Он все-таки пытался найти способ уцелеть в грядущей заварухе, не слишком связывая себя с какой-то из сторон конфликта.

Не получалось. Более того, неожиданно старому, опытному, достаточно прагматичному человеку даже стало немного стыдно. Лейтенант, явно рискнувший погонами, карьерой и, возможно, свободой ради совершенно посторонних людей, не шел из головы.

Фролов прекрасно помнил, как следует поступить. Случались, знаете ли, сходные ситуации на заре существования Советской власти. Не раз случались. И хуже времена бывали, да вот хотя бы, когда предгорья были на волосок от турецкого нашествия, а бандиты откровенно правили краем.

Вот, разве что, подлее времен Егор Васильевич не видел. Для него не было секретом, как и при каких обстоятельствах из Автономии почти полностью бежала Советская власть.

— Впрочем, оно, может быть и к лучшему, — вдруг понял Егор Васильевич. — Если бы нет, пришлось бы с этой слизью договариваться, а теперь…

Он прекрасно понимал, как следует поступать. Первым из многих необходимых шагов было объявление сбежавших вне закона. Первым из многих…

Похожий на старого, выцветшего от возраста филина, Фролов поджимал губы, хрустел пальцами и никак не мог решиться поднять телефонную трубку.

Это всегда сложно — решиться на поступок.

К тому же, раньше, тогда, на Столицу можно было надеяться, а теперь именно она и явилась негласным режиссером полыхнувшего вокруг кровавого безобразия. Следовало крепко подумать.

— Подумать, говоришь, — ехидно отозвался в голове внутренний скептик. — А не стал ли ты часом, похож на премудрого пескаря, а Егор? Понимаю, скорблю, сочувствую. Старость не отменишь, да.

Фролов не только все понимал. Большую часть понятого он проверил на своей шкуре. Было страшно признаваться в любви: а вдруг отвергнут. Было очень страшно подниматься в атаку: могут убить. Всегда страшно сыграть с судьбой: проиграть ей легче, чем выиграть.

Но люди все-таки открываются друг другу, часто без надежды на взаимность. Солдаты поднимается в самоубийственные, последние атаки, зная, что они точно последние. Из любви к ближнему храбрецы попирают ногами и Смерть, и Судьбу. И еще Егор Васильевич помнил своего давнего друга Пашу, совсем не героя и даже не храбреца. И кривую, страдальческую улыбку, с которой раненый Паша ложился на им же взведенную гранату. Иногда у нас действительно нет выбора.

Егор Васильевич, вновь осознавший себя товарищем Фроловым, поднял телефонную трубку. Динамик услужливо отозвался противным длинным гудком.

Перестройка — это вам не просто так! Содрать даже с такой богатой державы как Союз, триллион долларов, причем не бумагами, а в натуральном выражении — невыразимо сложно. Особенно если понять и принять правила игры, установленные спонсорами переворота. По этим правилам, большая часть отчуждаемых богатств отходила в пользу «партнеров».

Vae victis, провозглашают победители, укладывая поверх фальшивых гирь еще и меч. Как и в 390 году до нашей эры, когда эти слова прозвучали впервые, побежденные вынуждены соглашаться.

Последние советские вожди, объявившие себя побежденными, были просто предателями, неуверенно чувствующими себя в своей стране. Потому у них, в отличие от римлян, возражений не возникало. Они понимали, что новые хозяева, которым они добровольно подставили шею и прочие нежные части тела, могут попросту отказать в приюте. Причем, именно в тот момент, когда таковой будет остро необходим.