Юрий Семецкий - Poor men's judge [СИ]

— Трое суток, товарищи, это почти что вечность, — мечтательно улыбаясь, сказал Вояр. — Трое суток, это очень много, товарищи.

Затем, резко посерьезнев, коротко распорядился:

— Запись совещания остановить.

Любой из бойцов, воевавший Там (так, почему-то избегая прямого упоминания конкретных мест, говорили в народе), оказавшись в краткосрочном отпуске, сам того не осознавая, становился и агитатором, и пропагандистом. Чаще всего, тогда, когда мужчины, уже неплохо посидев за накрытым столом, выходят покурить. Как известно любому, именно в такие моменты чаще всего и случаются разговоры «за жизнь и текущий момент». Впрочем, значения таких дискуссионных площадок, как заводские курилки, кухни и гаражи я бы тоже отрицать не решился.

Семен Плетнев, приехавший в краткосрочный отпуск к родне, ощутил в себе талант проповедника как раз между салатами и горячим, стоя на балконе с сигареткой в руках.

— И что за чушь вам в души пихают, а мужики? — с легким недоумением спросил он. — Какой, к лешему русский фашизм, какой геноцид, какие такие попытки реставрации проклятого тоталитарного прошлого?

— Так говорят. Так пишут.

— А вы, значит, рады. Уши развесили и греетесь на солнышке. Приходи, значит, любой-всякий, и вешай нам на них макароны подлиннее!

— По делу говори! Остряков тут каждый второй, да и шутки твои — старые.

— Могу и по делу. С чего начинать-то?

— А вот хотя бы с геноцида. Вы там, говорят, совсем маленький гордый народ к ногтю взяли… Как фашисты какие!

— Народ никто не трогал. Кто землю пахал, да пас баранов — тот чист, к тому вопросов нет. Но вот беда: нет таких, кто всегда только баранов и абсолютно честно. Смотришь, а во дворе подвальчик хитрый или ямка там в лесу вырыта, а в ямке — поганое ведро да остатки заплесневевшего сухаря на гнилом тряпье валяются. Спросишь с пристрастием, где люди, глядишь, испугаются и ответят. Один сосед другого заложит, чтобы выжить, а тот сосед — еще кого. Так и разматываем. Цепочку за цепочкой.

Сначала до рвоты противно было. Теперь попривыкли, и твердо усвоили: эти люди предпочитают заместо работы наших девок в гаремы на экспорт слать. Любят детей наших убивать, чтобы у ихних больше воздуха было. Любят отрезанными головами в футбол играть, чтобы молодняк к крови да жестокости приучать. Девок наших, кого продать не надеются, любят насиловать с выдумкой и до смерти. За такие фильмы им западные извращенцы платят неплохо, потому и стараются нохчи.

И знаете, каков итог? Вот сколько ни спрашиваем, бородатые до сих пор ответить затрудняются, куда это они две сотни тысяч душ отправили.

Так это ничего, мы до каждого дойдем и каждого спросим. Может, кто и сподобится вразумительно объяснить, откуда в ушах его бабы сестрины сережки, а у дочки — женино колечко.

Вам что, до сей поры непонятно, что этих, — брезгливо сплюнул Семен, — следует зачищать до золы. Они родоплеменные, понимаете?

— А что в этом такого страшного? — тут же недоуменно спросили Семена. — У нас все равны. Хоть бы и родоплеменные, а хоть бы и первобытно-общинные.

— Да не в равенстве, мужики тут дело! Просто постарайтесь понять: они как думали своим диким способом двести лет назад, так и сейчас продолжают. То, что некоторые из них получили образование, это только хуже.

— Так почему это тебя так задевает?

— Потому как их способ жизни и мышления — всем остальным ну как нож острый. Они же индейцы, только с Кавказа! Понимаете?

Оглядев собравшихся, Семен с тоской понял, что понимание никак не наступает, и продолжил пояснять:

— Там, на Кавказе — сотни народцев и тысячи кланов, состоящих из кровных родственников. Любой чужак — потенциальная жертва, что бы ему ни говорили. Врать и притворяться миролюбивыми дикари умеют получше любого из вас. Их мало, потому хорошо притворяться — вопрос выживания.

Фактически, это потомственные двуличные мрази. Только великий народ может позволить себе великодушие, порядочность, честность и прочее такое по отношению к чужакам. Малый род, захудалый клан или тейп с сотней-другой членов, так себя вести не будет.

У них бедная земля и злые, подлые соседи. В точности такие же, как они, только из других кланов. Потому, сельским хозяйством дикарь заниматься не будет. Или будет, но так, от случая к случаю, без души. Он, из поколения в поколение — хороший охотник, наемный головорез, работорговец, вор, разбойник. Если бы я шел на какой криминал, лучших подельников было бы сыскать трудно. Но, только до момента дележки. Удачным разбоем они кичатся, хвалятся удалью среди своих.

Культурность их проявляется ныне в том, что кавказские дикари не коллекционируют уши, черепа и скальпы. Да и то лишь потому, что кругом враги, и лишние изобличающие улики никому не нужны.

В остальном, как ходили они на разбой века назад, так ходят и сейчас. Как держали пленников в земляных ямах во времена Толстого, так и держат. Историю про Жилина и Костылина кто-то в школе читал?

— Конечно читали! — ответили Плетневу. — Не глупее тебя, чай. Тоже когда-то в школу ходили.

— То была советская школа, — подчеркнул Семен, — нынешним эту историю рассказывать перестали. Да и нохчи сделали вид, что после перенесенного в ссылке ужаса, стали почти что вегетарианцами.

Тумаки от более цивилизованных народов и опыт бесследно сгинувших тейпов многому учат. Но стоит только почувствовать свою безнаказанность, и пожалуйста: в Сети съемки, где дикари режут горло срочникам. Раньше там и сцены детоубийства были, и насилие всякое, но спонсоры попросили убрать. ФК финансовым вопросам дикари относятся с пиететом, потому — убрали.

Москва, давшая дикарям всласть почудить, мечтала о ручных, как белые лабораторные крыски, башибузуков, забыв о том, что управляемых и послушных головорезов не бывает по определению. Да и никого не спасали бравые горские парни, бегущие при нежелательном для них соотношении сил. И винить их ни к чему — это родовое, нет позора для горца избежать боя с сильным, главное для малого рода — выжить, пусть даже и ценой бесчестья.

Их мало, они ищут сильного покровителя к которому можно хорошо, выгодно прислониться и при случае, столь же выгодно предать, обобрать, обворовать, ограбить. Служили туркам — предавали турок, служили царю — предавали царя, служили Союзу — предавали Союз, служили Гитлеру — предали и его. Теперь понимаете? Они предают любого, кого предать выгодно. Или просто возможно. Они будут пресмыкаться перед сильным соседом, но стоит тому ослабеть — ограбят, изнасилуют и зарежут. Это — их сущность, дух, способ жизни, мировоззрение, если хотите.

Вот что такое клановость и родоплеменной способ организации общества, теперь понимаете?! Так может продолжается столетиями. Родоплеменные формы организации, клановость — это зараза, способная паразитировать на более развитых типах общества веками. Но поймите: они могут только паразитировать, и ничего более. Договариваться с ними невозможно, они, как маленькие, гордые и обиженные, постоянно требуют привилегий и особого к себе отношения. И за спиной благодетеля продолжают заниматься любимыми промыслами. Да что там малые народности — практика той же Америки показала, что любое компактное гетто — головная боль властей и рассадник этнической преступности. И уж тем более, если дело касается ихних или наших горцев, латиносов, негров и прочей негодной публики. Вся эта рвань бешено рвется потреблять, но зарабатывать на потребление они предпочитают привычными и понятными способами. Это ж с каменного века понятно: удачный грабеж — наиболее рентабельная форма хозяйственной деятельности. Но нас держит мораль и воспитание, а них — то и другое бывает редко, и только на словах. Это же широко известных факт: индейцы считали, что белые, щадящие их детей и скво — жалкие придурки. Уж они бы… Потому, по старым граблям никто гулять не собирается.