Юрий Семецкий - Poor men's judge [СИ]

Шансов договориться не было. Даже у него, с успехом служившим и вторым секретарем обкома партии при коммунистах, и городским головой при демократах. Теперь умение договориться хоть с чертом и готовность прислуживать хоть Богу, хоть Дьяволу были бесполезны. С такими как он, просто не желали разговаривать.

Нет, он конечно же предчувствовал и предполагал… Еще когда в Автономии появилось ополчение и вставший во главе его непонятный хлопец. Но тогда кроме смутного беспокойства, ничего не было. Договариваться было по большому счету, не о чем и не с кем.

Чуть позже тот хлопец стал главой РВСР и Председателем СНК, и говорить стало поздно. Сначала посланные в Москву люди вернулись ни с чем — с ними просто не стали говорить. Потом вышел незаконный, странный и страшный декрет, от которого по спине побежали мурашки размером с хорошую собаку.

Команданте, будь он неладен, заявил, что изменники, предавшие Союз и его Великий Народ — вне закона. Казалось бы, откровенная глупость, юридический нонсенс, бред сумасшедшего, треп, не имеющий силы, но вот ведь…. Оказалось, что люди, живущие в бывших республиках, приняли все очень близко к сердцу. Многое пережив, обыватель многое понял.

Сначала, конечно, в прессе независимых республик появились язвительные комментарии о которых их авторы вскорости горько пожалели. Потому как после того, как повесили картавого меченного урода, нетвердо владеющего русским языком, по Державе покатился Мор. Потом выяснилось, что местечковые власти пожар пытались гасить бензином. Чем больше говорили, чем больше лгали и изворачивались наемные борзописцы, тем больше людей переходило к чисто практическим действиям.

Вне закона — это страшно. Это значит, что любой и каждый человека из проскрипционных списков убить может. И вместо долгого тюремного срока выйдет ему награда и часть имущества обреченного. В российские города словно бы пришли давно забытые времена Суллы со всеми прелестями эпохи проскрипций.

Когда укорачивали на голову зарвавшихся, Нечипорук спинным мозгом понял: пора. Но тут, как на грех, подвернулась возможность неплохо скрасить грядущее прощание с Родиной, и Михайло задержался.

Теперь, заправляя машину в очередной безумный вираж, он вполголоса материл себя за глупую жадность, не позволившую ему, подобно обезьяне из притчи, вынуть глубоко запущенную в кувшин с узким горлом руку.

Утром в открытое по случаю первого весеннего тепла окно, прямо во время планерки, по ушам ударил звук мощной акустики, выставленной в окне ближайшей многоэтажки. Михайло сначала от души обматерил неведомого меломана, а теперь был ему искренне благодарен. Рев динамиков и оскорбительные слова указа московского диктатора привлекли внимание к улице. И в итоге, дали головке администрации несколько лишних мгновений. Как раз достаточных для того, чтобы выехать на параллельную улицу за пару минут до того, как толпа, вихрясь людским водоворотом, начала втягиваться с парадного входа.

Теперь, только теперь, уже переваливший за полтинник Нечипорук понял правоту покойного деда. Тот, еще во времена перестроечного угара брезгливо взял внука за краешек вышиванки и горестно пожаловался куда-то в пространство, что внука по доброте и глупости своей совсем не лупил, а потому непутевого потомка в итоге непременно расстреляют.

Тогда Михайло воспринял дедовы слова как натуральный бред выжившего из ума старого маразматика, которого и слушать-то не стоит. Теперь, когда изменить толком ничего было невозможно, оно до печенок проникся правотой слов, сказанных дедом и поклялся жить по-другому.

Лишь бы увернуться сейчас, думал Нечипорук, подъезжая к дому, и это были его последние мысли. Возглавлявшего проскрипционный список по Черноморскому региону Михайло Нечипорука в упор расстреляли из нескольких стволов прямо перед гостеприимно открытыми электроникой гаражными воротами.

— Володенька, что ж дальше-то будет? — осторожно приобняв мужа, спросила Нина Рябцова.

— Нормально все будет, — хозяин дома попробовал отговориться дежурной мужской фразой.

Владимир Иванович последнее время дома почти не бывал. И хоть место его работы с реющим над ним красным флагом было прекрасно видно прямо из окна гостиной, это только добавляло тревог хозяйке. Особенно, когда вспоминались неубранные, с рваными закопченными дырами стены бывшего страхового общества, стоящие буквально в пяти минутах ходьбы от дома.

Прежняя, относительно спокойная и размеренная гарнизонная жизнь вспоминалась хозяйке чуть ли не с чувством умиления по ушедшим в прошлое милым, спокойным, пасторальным временам. От нынешних чуть не каждодневных вывертов Нину мало что не тошнило, как на американских горках. И было ясно, что мутит не ее одну — спазмы корежат и выкручивают коллективное подсознательное, обрушивая и обращая в пыль, казалось бы, нерушимое.

Буквально на глазах, писаная история становилась набором плохо состряпанных баек для бессмысленных баранов. Но вот принять… Сердце категорически не соглашалось. Это означало … Это было… Да почти то же самое, как выскочить в зимнюю метельную полночь в одной ночнушке. — Володенька, — еще раз спросила Нина Николаевна, — ты мне все же скажи, сам-то ты во все это веришь?

Владимир Иванович Рябцов покосился на китель, висящий на плечиках прямо на спинке стула. На отливающих золотом погонах со сдержанным достоинством поблескивали звезды генерал-полковника. По три на каждом плече.

— Видишь, Нина? Вроде бы не мираж, правда?

— Не мираж, — согласилась жена. — Но все же, Володя.

— Что?

— Тебе иногда не кажется, что Команданте то ли одержим, то ли неадекватен? Погоди, не отвечай, дай договорить!

Понимаешь, вчера он заявил, что руководство бывших советских республик и стран СЭВ, входивших в Варшавский Договор — вне закона. Что территории этих стран — зона, охваченная мятежом, который будет подавлен, невзирая ни на что.

— Ну, было такое, — спокойно согласился Владимир Иванович. — И что?

— Да откуда силы брать воевать со всеми? — всплеснула руками Нина Ивановна. — Весь свет на нас войной пойдет!

В глазах жены и хозяйки дома отражалась нешуточная тревога. Подумав, что ненаглядная достойна ответа хотя бы за свое долготерпение, Рябцов начал объяснять.

— Знаешь, Нина, таких умных как мы — полстраны. Таких, как Команданте — может быть пара-тройка на всей Земле и есть. Вот тебе и роль личности в истории…

Мы просто не понимаем ни его мотивов, ни его логики. А если потом и думаем, что поняли, то это потому, что он счел нам необходимым пояснить. В части, так сказать, нас касающейся. Он думает по-другому, понимаешь?