Кулак Петрович И Ада - Брод в огне

«Я слишком много думаю о войне, которой на самом деле нет. Глупо делаю. Конечно, здесь не будет ни одного солдата на улице. И вообще Каллад — самое безопасное место на свете, хотя и не самое лучшее…»

Самым лучшим местом, как Магрит теперь точно знала, было восточное побережье Виарэ, а конкретнее — село Белый Поток, прячущееся в полях не так далеко от моря. До пляжа она добиралась за полчаса. Дорога петляла через другое море — клеверовое, пахнущее так, что аж голова кружилась. Рэдка столько цветов в жизни не видела. Миклош, находившийся в отпуске и гостивший у родителей, часто катал ее там на коне вечерами, и Магрит чувствовала себя настоящей сказочной принцессой из волшебной страны, где небо и земля отличались только оттенком лилового. Здоровенный боевой конь, которого она сперва боялась, шел смирно как овечка, Миклош вел его под уздцы, а ей оставалось только держаться за седло и пытаться выразить свое восхищение на ломаном морхэнн так, чтобы драгуну не сделалось смешно. В эти моменты она испытывала особенную благодарность к Наклзу, все-таки заставившему ее учить язык. Сидеть над грамматикой было мало радости, но не иметь возможности и слова сказать улыбчивому виарцу оказалось бы много хуже. Магрит все-таки считалась за родственницу состоятельного калладца, поэтому просто переглядываться с ней, а потом как-нибудь вечерком пригласить посмотреть на звезды Миклош не мог. Да и, наверное, не стал бы. Тут-то морхэнн — прямо сказать, язык предельно жесткий и немелодичный — неожиданно пригодился. Магрит, отвыкшая, что кто-то ее слушает, сначала очень стеснялась, но, заметив, что драгуну интересны ее рассказы, чирикала уже без опасений. Миклош, медленно и тщательно выбирая слова, тоже говорил: о своих родных, о перспективах на службе, о том, что жить у моря очень полезно для здоровья, и вообще Магрит рождена для юга, иначе зачем ей такие симпатичные веснушки? Явный перст судьбы.

Вокруг царила такая благодать, что ей хотелось петь.

А потом Эфэл зачем-то напал на Рэду, как будто в мире было мало места для двух стран, и Миклош, вдруг ставший хмурым, больше не говорил, что хочет немедленно ехать знакомиться с дядей Магрит. На вокзале, провожая ее, он и вовсе сказал странную вещь: «Постарайся остаться в Каллад-на-Моэрэн. Я сам тебя найду, когда все будет кончено». «Что будет кончено? Ничего ведь и не началось», — подумала тогда Магрит, но спрашивать не стала. На прощание Миклош все-таки сверкнул улыбкой из-под черных усов и пообещал, что, как приличный человек, приедет знакомиться с ее загадочным дядей, как только это станет возможным. И через раскрытое окно вагона вложил ей в ладонь браслет с эмалью. Магрит, уже знавшая, что в Виарэ невестам дарят не кольца, а браслеты, покраснела и тут же надела его. А потом поезд тронулся, и Миклош — загорелый, подтянутый, в ярко-синем драгунском мундире — махал ей рукой на прощание, пока перрон и люди на нем не растворились в закате, огромном, дымном и холодном. Такие закаты Магрит чаще видела в Каллад, чем в Виарэ, и почему-то испугалась, подумав, что где-то сейчас пролилась кровь.

Поезд, наконец, подполз к платформе и, устало фыркнув, остановился. Магрит подхватила легкий дорожный чемоданчик и тяжеленную корзину с вишней, которую везла из самого Белого Потока в качестве дара от славного семейства Медари. Направилась к извозчикам. Жизнь научила Магрит быть если не прижимистой, то, во всяком случае, экономной, и она, конечно, добралась бы до дома на набережной пешком, если бы не вишня. Рэдка, отвыкшая от брусчатки, которой было вымощено полгорода, очень боялась споткнуться и рассыпать ягоды. Эту вишню они собирали для Наклза вместе с двумя сестричками Миклоша, пятнадцатилетними хохотушками, которые никак не могли поверить, что Магрит видела в жизни самого настоящего кесарского мага. Тридцать лет назад маг из Каллад в одиночку уничтожил почти треть армии Сеали, резавшей виарцев на юго-западе, чем заслужил безусловную народную любовь к себе и всем своим коллегам. Сестрички Медари пели песни про подвиги Мертея Доброго — а человек, устроивший в горах чудовищный оползень, вошел в народный фольклор именно с таким определением — и выбирали лучшие ягоды для его замерзающего в холодном городе собрата. Вишня подобралась знатная, ягодка к ягодке, даже в поезде не побилась и не испортилась. Корзинка благоухала поздним летом, нагло игнорируя золотую, но уже холодную калладскую осень. Магрит целенаправленно волокла свое сокровище к извозчикам, обращая мало внимания на окружающий мир, а потом что-то с визгом кинулось ей под ноги. Она отшатнулась, споткнулась, налетела на кого-то, с трудом удержав корзину в руках, и вдруг началось:

— Смотри, куда прешь! — завопила женщина в шляпке с цветами.

Прежде чем Магрит успела хотя бы открыть рот, чтобы извиниться — а она действительно толкнула даму и собиралась попросить прощения за неловкость — молодой спутник женщины процедил сквозь зубы:

— Не трать нервы, мама, она тебя не понимает.

«Почему это я не должна ее понимать?» — удивилась Магрит, хлопая ртом, как выброшенная на берег рыба. Она не могла сообразить, какая трагедия произошла из того, что один человек слегка пихнул другого. Вряд ли даме было так уж больно, чтобы кричать.

— Развелось тут, тут…, - дама, наконец, кое-как совладала с голосом, и он перестал ввинчиваться в уши. Но определения тем, кого тут «развелось», так и не подобрала.

В голубых глазах женщины сверкала такая ярость, словно Магрит, самое меньшее, ограбила ее в темной подворотне. Рэдка, почти испугавшись, отступила назад, прижимая к себе драгоценную корзинку, и тут под ногой у нее что-то сперва хрустнуло, а потом пронзительно завизжало.

От неожиданности Магрит подскочила и выпустила из рук корзинку. Та упала на брусчатку и перевернулась, вишня разлетелась, а женщина и ее сын отступили, одинаково брезгливо кривя губы. Из-под юбок Магрит вылетела скулящая собака размером с крысу и, хромая, затрусила к женщине.

— Ах ты моя лапулечка, ах ты моя душечка, — засюсюкала та, подхватывая животное на руки. На Магрит она смотрела как на пустое место. Но самым страшным рэдке показалось другое.

Ее сын — мальчик лет пятнадцати — тоже смотрел на Магрит как на пустое место. Как будто перед ним не стояла девушка со слезами на глазах, на которую ни за что накричали среди бела дня, и не стояла даже собака, а вообще ничего не было. Так, пустое пространство, холодный осенний воздух.

— Рэдская свинья.

И вот здесь Магрит сделалось жутко. Она вдруг поняла, что все, чему ее учила мама — что все люди братья, что надо объединяться в трудные времена, что нужно уметь просить прощения и уметь прощать, — являлось правдой только для тех, кто в это верил. Для всех остальных существовала какая-то другая правда, беспощадная и ясная, как калладская зима. И для кого-то в мире были люди, а для кого-то — граждане кесарии и все остальные.