Василий Сахаров - Сын атамана [publisher: МедиаКнига]

Закончив молитву, Алексей перекрестился и встал. Затем еще раз прошелся по церквушке, в которой ему было так спокойно, и собрался выйти наружу. Однако появился его основной надзиратель и настоящий хозяин Москвы, сам князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, который сегодня был одет не в свое обычное западное партикулярное платье, а в боярский кафтан. В его руках находилась крепкая трость, а округлое лицо начальника Преображенского приказа, как обычно, казалось суровым и неприветливым. Губы князя были сжаты в тонкую нитку, а настороженный взгляд, выискивая убийц, крамольников и шпионов, привычно обшаривал каждый темный угол.

Подойдя к царевичу, Ромодановский поприветствовал его:

– Здравствуй, Алешка.

– Здравствуй, Федор Юрьевич, – ответил царевич и спросил: – Ты здесь по делам или меня искал?

– По делам, но и тебя увидеть хотел. От Петра Алексеевича письмо пришло.

– И что пишет батюшка?

– Воюет со шведами и ведет мелкие пограничные сражения, Смоленск укрепляет и на всех дорогах засеки строит…

– А что относительно меня?

– Недоволен тобой царь-батюшка.

– Как же так, Федор Юрьевич, ведь я все по его слову делаю?

Князь посмотрел на царевича, криво усмехнулся и сказал:

– Делать-то, ты делаешь, Алешка. Да только не радеешь о сих делах и равнодушен к ним. А от этого и не выходит у тебя ничего. Петр Алексеевич приказал Москву спешно укреплять, а ты что творишь?

– Делаю все, что возможно. Старые укрепления подновляю, по стройкам езжу и слежу, чтобы чиновники не воровали. И не моя вина, что все выходит не так, как надо. Помимо меня укреплениями еще десять разных чинов занимается, и никто из них мне не подчиняется. Я требую исполнения царского указа, а мне в лицо смеются, и за дурачка держат.

– Верно, нет единой руки, которая бы за все отвечала, и это упущение. Но и ты хорош. Крестьян жалеешь, рабочий день для них сократил, а помимо этого от важного труда их отрываешь и отправляешь церкви паленые восстанавливать.

– Моя вина, – согласился Алексей. – Но не могу я оставаться в спокойствии, пока храмы в запустении стоят. Опять же с остальными поручениями справляюсь.

– Нет, и там у тебя успеха не имеется. Чернь к тебе равнодушна.

– Но я слышал, как мне на улицах славу выкрикивали…

– Это мои люди кричали, а простой люд не видит тебя следующим царем, и то, что ты их бережешь, да на церкви все свои деньги жертвуешь, никого особо не волнует.

– Ну, а рекруты, князь!? Батюшка приказал выслать к нему в армию три тысячи крепких мужиков в солдаты, и я все сделал в срок. Здесь-то меня за что ругать?

– Из твоих рекрутов, царевич, только тысяча триста человек до войска добрались, да и те, половина больны и в строй не гожи.

– Как же так!?

– А вот так. Четыреста рекрутов бежало, тысяча заболели и в деревнях остались, а больше трехсот перемерли. Ясно, что опять не ты один в этом виноват. Кроме тебя еще интенданты были, которые обувь, одежду и продовольствие воровали, и офицеры неопытные, и весна сырая, и поспешность движения к границе, вот и получаются такие потери. Однако рекрутский набор был поручен тебе, и потому спрос с тебя.

– И что мне теперь делать? Как перед батюшкой оправдаться?

– Слушай меня, и бог даст, все выправим, тем более что Петр Алексеевич желает, чтобы ты стал крестным отцом его полюбовницы Катьки.

– Да, чтобы я стал крестным этой солдатской подстилки!? Нет! Не бывать этому!

Ромодановский снова усмехнулся, в глазах его мелькнула злоба, и он с силой перетянул царевича по спине своей тростью. Удар ожег Алексея, он охнул, и чуть было не расплакался, однако сдержался, а князь-кесарь прошипел:

– Замолчь, Алешка, и никогда так больше не говори. Мне Катька тоже не нравится, но может статься, что она следующей царицей станет, и я Петру Алексеевичу ничего против этого не скажу, ибо верен ему аки пес, и ты должен быть таким. Понял меня!?

– Да, Федор Юрьевич, я все понял.

– Вот и ладно, – Ромодановский повернулся к царевичу спиной и бросил: – Сегодня у тебя выезд будет, проедешься по Москве и храмам, будешь народу деньги раскидывать и говорить, как ты за русский люд радеешь. В словах своих не переборщи, ругай Кондрашку Булавина, говори, что Воронеж отбит, а вскоре и шведов разобьем. Про Мазепу и волжские города молчи.

– Ясно, – поводя битыми плечами, ответил Алексей, и уже в спину Ромодановского спросил: – Федор Юрьевич, а что с зятем твоим и моим дядей, Абрамом Федоровичем Лопухиным?

На мгновение князь замер на месте, и Алексей подумал, что он сейчас вернется и продолжит учить его уму-разуму при помощи трости. Однако Ромодановский только вздрогнул и, не обернувшись, ответил:

– Признан изменником и казнен. И мой тебе совет, Алешка, не вспоминай о нем более.

– А как же дочь твоя?

– Другого мужа себе найдет, или в монастырь ей дорога ляжет.

Князь-кесарь покинул церквушку, а царевич снова вернулся к иконе, опять бухнулся на колени, и ради успокоения зашептал новую молитву:

– Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небесах, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам днесь; и оставь нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Помоги Господи, защити раба твоего Алексея от всяческих бед и наставь меня неразумного на путь истинный…

Около получаса молился царевич, этим укрепил свой дух, и покинул домовую церквушку. Он вышел из порушенного строения и огляделся. Вокруг все те же самые запустелые кремлевские палаты, в которых сейчас ютились разные департаменты, походная и мундирная канцелярии, соляная контора, камер-коллегия и несколько военных складов.

«Господи, укрепи!» – подумал Алексей и, в сопровождении Мухортова и преображенцев, отправился исполнять обязанности болванчика-марионетки, которую дергают за ниточки невидимые во тьме кукловоды.

Россия. Усмань. 23.04.1708.

Армия войскового атамана подошла к Воронежу одновременно с войсками Кумшацкого и Мечетина. Передовые дозоры пластунов спокойно проникли за неохраняемую городскую стену, и убедились, что царских солдат в городе нет. Долгорукий и Боур, сволочи такие, казнив полутора тысяч пленных казаков и горожан, отступили к еще сопротивляющейся крепости Усмань, где засели несколько сотен низовых донцов. Такого маневра от майора и генерала никто не ожидал, и было непонятно, чем он вызван. Однако уцелевшие местные жители сообщили, что в городе не было продовольствия, а шедшие из Липецка обозы разграблены запорожцами Беловода и бурлаками Павлова. Кормить солдат и драгун стало нечем и царские полководцы решили взять Усмань, где хранились основные запасы разбитой Третьей казацкой армии.