Василий Сахаров - Сын атамана [publisher: МедиаКнига]

Князь и царевич обменялись приветствиями, и Федор Юрьевич, неожиданно тепло, обняв юношу за плечо, повел его по двору и сказал:

– Пришло твое время, Алешка. Беда к нам подкралась. Теперь многое от тебя будет зависеть, и ты должен делать все, что я тебе скажу.

– Федор Юрьевич, я тебе никогда не перечил, – ответил Алексей. – И теперь не собираюсь. В чем дело?

– Петр Алексеевич в пух и прах разгромил проклятого супостата Карлушку Шведского, да так крепко его бил, что он еле ноги унес.

– Ура! Виктория!

Радость царевича была неподдельной, но Ромодановский остановил его:

– Погоди радоваться, Алешка. Батюшка твой в бою тяжкую рану получил и в лихорадке свалился. Сейчас в Смоленске его здоровьем лучшие доктора занимаются, и ничего точно пока не говорят, а по армии уже слух пошел, что он при смерти.

– Ой, беда… Что же теперь будет, Федор Юрьевич?

– Смута будет, Алешка, и ты должен быть крайне осторожен.

– Смута?

– Да. Через пару дней слухи, что царь плох, до московской черни доберутся. Москвичи поднимутся и начнут правду искать, у нас всегда так. А помимо простых горожан, к тебе начнут проявлять самое пристальное внимание иностранные дипломаты и наша знать. Ты по-прежнему наследник престола Российского, и многие захотят оказаться к тебе поближе, дабы что-то через это получить.

– Господи… – рассеянно прошептал царевич. – За что мне все это?

– Не распускайся! – князь слегка встряхнул Алексея за плечо. – Ты слышишь меня!?

– Слышу.

– Запоминай, что делать станешь. Находись в Коломенском дворце, никуда не выезжай и жди от меня вестей. Наверняка, когда чернь с духом соберется и бунт учинит, она первым делом к тебе пойдет. Выйдешь к бунтарям и пообещаешь им выслушать всех, кто готов придти к тебе с жалобой и просьбой. Но объяснишь, что всему свой черед и срок рассмотрения прошений назначишь через месяц, пусть готовятся. Понятно, что всех людей ты этим не успокоишь, но большую часть хотя бы на время отвлечешь. Вера в доброго царя в нашем народе крепко сидит, так что обещай всем справедливость, но потом.

– А иноземцы и дворяне?

– Это да, еще одна проблема. Они к тебе подобно воронам на поживу слетятся, станут давать советы, льстить и обещать любую возможную помощь во всех будущих начинаниях. Всех слушай, всем улыбайся, будь приветлив и гостеприимен, но немногословен, ибо за многие лишние слова можно с головой распрощаться.

– Понимаю, Федор Юрьевич. Однако может быть мне в монастырь на время уйти?

Царевич вопросительно посмотрел на князя, а тот еще раз встряхнул его за плечо и почти прокричал:

– Не сметь об этом думать! Государству наследник престола нужен, а не еще один монах-захребетник!

– Так что же это получается, если батюшка, не дай боже, умрет, мне придется царем стать?

– А ты этого не знал? – голос Ромодановского звучал ехидно.

– Просто не задумывался над этим никогда.

– Врешь!

– Богом клянусь, всерьез никогда о престоле не помышлял. Батюшка, он же для меня вечен и незыблем, и если его не станет, пропадем мы все.

– Не боись, Алешка. Бог даст, поправится Петр Алексеевич, а если нет, продолжай следовать моим рекомендациям, и станешь неплохим царем. Пока ступай, и запомни, что я тебе сказал. Крепись духом и соберись. По монастырям не езди. Прямо от меня в Коломенское и из него ни ногой.

– Я понял.

Ромодановский отпустил плечо Алексея, и царевич отправился выполнять свои обязанности наследника престола и хорошего сына.

После этой встречи минуло двое суток, и началось то, о чем говорил начальник Преображенского приказа. Москва всколыхнулась от слухов. Черный и посадский люд собирался на улицах, и у всех на устах было только одно: «Царь умирает!». И никого не интересовала победа под Рудней, ибо напрямую она простых людей не касалась, а вот тяжкая болезнь Петра Романова и его возможная скорая кончина, это да, всех и каждого на Руси задевала. Слухи множились, преобразовывались и принимали самые нелепые формы. Столица бурлила подобно кипящему котлу, но до открытого бунта и актов неповиновения властям пока не доходило – все-таки это дело не одного дня.

А вот кто сразу показал свою гнилую суть, так это дворянство, духовенство и чиновничество. Царевич, к которому до сих пор никто всерьез не относился, вдруг, стал самой востребованной и популярной фигурой в столице. Лишь только он выходил на двор Коломенского дворца, как тут же рядом два-три десятка человек пристраивалось, вроде как верные помощники и соратники.

Первыми, как водится, появились «кампанейцы», молодежь разгульного образа жизни из самых знатных семей: алкоголики, распутники, дармоеды и тунеядцы. Это было понятно, привычно и ожидаемо. Однако старые приятели быстро исчезли из жизни царевича. Молодых дворян вытеснили люди из верхушки российского государственного и военного аппарата: министры, полковники и генералы, а помимо них, тут как тут, и резиденты иностранных дворов появились.

Подобное внимание к своей персоне смущало царевича, а улыбки и похвалы тех, кто еще вчера смотрел на него словно на вошь, вводили его в легкий ступор. И пришлось бы ему очень трудно в этой ситуации. Но где-то неподалеку всегда находился, направлявший его на путь истинный, грозный князь Ромодановский. И чувствуя за спиной такую серьезную поддержку, Алексей Петрович не распускался, а в общении с чиновниками и военными был крайне строг, деловит и сдержан.

«Осторожность и еще раз осторожность», – постоянно нашептывал ему Федор Юрьевич. Царевич понимал правильность княжеских слов и потому все дни, что Алексей находился в Коломенском дворце, он был немногословен, расточал грустные улыбки и не бросался словами, которые потом можно было переврать и использовать против него. А надо сказать сразу, что провокации происходили постоянно, так как помимо соболезнований, мимоходом, царевичу задавались очень не простые вопросы.

Например, такой: «Ваше Высочество, а когда вы станете царем, то сразу вернете свою матушку в Москву или уже после того, как коронуетесь?»

Или другой: «Князь Меншиков, подлый холоп и ворюга, зарвался, и не считаете ли вы, что его пора приструнить?»

Что тут можно было сказать? Ничего. Оставалось только улыбаться и посматривать на дьяка Мухортова, который всегда находился рядом с Алексеем и запоминал особо говорливых представителей высшего света.

«Гады! Сволочи! – Глядя на расшитые богатыми узорами мундиры, золотые кресты на сутанах и раскормленные морды, думал Алексей. – Ничего. Вот поправится здоровье батюшки, он вас всех в бараний рог скрутит. Дайте только срок».

И так с того момента, как Алексей узнал о тяжкой болезни отца, минуло шесть дней, и в каждый из них его навещали важные гости. Царевич по-прежнему был ко всем нейтрален, слушал наставления Ромодановского, ждал момента, когда всколыхнется Москва и, наконец, дождался.