Алексей Ивакин - Время возвращаться домой [СИ]

Но Алеша и Оля этого не слышали. Их мир замкнулся на округлой восьмерке бесконечности, соприкасаясь единой точкой взгляда. И то, что Островко с Сюзевым забрал военный патруль московской комендатуры, их нисколько не волновало.

Давно уже исчез Кремль за спиной, и какой-то мост пройден, и река мелькнула серебристой волной где-то внизу.

А они все шли и шли неизвестно куда. Он гремел по камням и асфальту подковками кожаных (на хромовые еще не заработал!) сапог, она мягко шелестела теннисками... Оля рассказывала о своих семинарах по политической экономии, и что прав товарищ Сталин, выбравший когда-то золотую средину между левацким троцкизмом и мелкобуржуазным бухаринским правым уклоном. Алеша говорил девушке об одесском "Спартаке" да и вообще об Одессе, которую любит почти как...

И он замялся, резко покраснев. Но этого не было видно, потому что майская темнота уже накрыла теплым одеялом ночную Москву. Но рука его, державшая ее руку, вдруг дрогнула. Она все поняла, но сделал шаг вбок, не выпуская его ладонь из своей ладошки.

- Почти как кого? - отвернулась она, глядя на редкую цепочку фонарей.

В горле пересохло. Он вдруг понял, что самое страшное на свете - сказать в первый раз, сказать ЭТО впервые.

- Почти как тебя, - выдохнул он.

- Почему почти? - каким-то чужим, деревянным голосом сказала она, не поворачиваясь к нему. Ее пальчики дрожали в его окаменевшей, мокрой руке.

- Потому что я люблю тебя, - сглотнул он густую слюну.

Она повернулась к нему. Долго-долго - целое мгновение! - она смотрела на него...

А потом их губы соприкоснулись. Мягкие и упругие, жесткие и прокуренные... Губы, которые первыми познают радость другого тела.

А потом было не до разговоров.

И милицейский патруль обошел их стороной, стараясь не мешать первому поцелую.

Затем они снова шли куда-то, и небольшая ложбинка, поросшая мягкой травой и укрытая развесистыми липами и тополями, приняла их. И где-то далеко вверху светила им звезда на Боровицкой башне...

Они лежали рука об руку и смотрели в черное небо, и молодая кошка, ловившая ранних майских кузнечиков, смешно скакала вокруг них.

И не было никого в этом мире. Только Она, Он, смешная кошка и рубиновая звезда, одна единственная на весь московский небосклон, покрытый отставшими от грозового фронта облаками.

Они лежали, время от времени сплетаясь губами, и пряча руки в руках. Их тянуло друг к другу, как никого и никогда, как всех и всегда, но последней гранью между ними оставалось что-то необъяснимое. Ее ли платье... Его ли портупея...

Мир кружился в поцелуях, и этого было им пока достаточно. Но время шло, и горизонт краснел, краснели и опухали губы.

- Завтра? - шепнула ему Оля, когда они стояли у двенадцатого подъезда огромного дома - "Дома правительства".

И он качнул головой:

- Сегодня. Уже сегодня.

- Точно, сегодня... Когда ты уезжаешь?

- У меня еще три дня отпуска. Включая сегодня.

- А потом?

- Потом еду в Минск. На службу.

- Я с тобой, - вдруг окаменело лицо Оли. - Я с тобой в Минск. Я без тебя уже не могу.

Лешка вдруг улыбнулся, представив, как Оля входит в казарму:

- Я приеду за тобой. Как только устроюсь, сниму квартиру - я приеду за тобой...

Как любой влюбленный мужчина, он говорил глупости, и Ольга это понимала. Все же она была дочерью военного. "Дан приказ ему на запад..." Куда его пошлют? Сможет ли он заехать за ней? Сможет ли он вообще сообщить, где он? Но она верила ему, а он верил ей.

- Нет, я сразу с тобой...

- Я приеду за тобой... - шепнул он, целуя вдруг посолоневшие щеки.

- Когда у тебя поезд?

- Я еще билет не купил.

- Приходи к ГУМУ в двенадцать. И мы - поженимся...

- Ты уверена? - вдруг нахмурился Волков. Мужчины обладают невероятной способностью - отвечать глупым вопросом на вполне понятные слова.

- Конечно, мы пойдем в ЗАГС, нас поженят и я вся твоя и навсегда. Понимаешь?

- Подожди, Оля, - внезапно ответил Волков. - Давай сначала...

- Ты боишься? - прищурилась она.

- Вовсе нет. Просто завтра, то есть сегодня, уже суббота. ЗАГСы не работают. Давай в понедельник, шестнадцатого?

- Давай!

И, вдруг, он испугался. Да, он испугался. Никогда в жизни, по крайней мере, он этого не помнил, у него не было своего угла. Сначала асфальтовые котлы у Трех Вокзалов, потом общая комната в колонии, потом казарма. Куда он ее привезет? У него же нет ничего за спиной, кроме лейтенантских кубиков. Где будут расти их дети? У них непременно должны быть дети! И много детей! А как же иначе? Но это чуть позже, когда он устроится. А сейчас как? Да и жил он всегда один, не зная, что такое семья. Что-то изменилось в его лице.

- Ты боишься, - вдруг хлестнула она словами и шагнула назад. Потом вдруг нервно раскрыла сумочку и достала оттуда расческу. Обычную роговую расческу.

- Это тебе. Возьми, я для тебя в подарок покупала. Просто забыла... Потом облизнула язычком уголки губ, развернулась так, что платье мгновенно поднялось, на секунду обнажив белые полные бедра, открыла дверь и, оглянувшись, крикнула на весь двор:

- Ты боишься! Но все равно завтра в двенадцать у ГУМА! То есть сегодня!

- Оля! - он сделал шаг вперед, но подъездная дверь мягко спружинила...

Ватная тишина медленно накрыла двор Дома на Набережной. Волков сел на лавочку. Мягкий свет из окон чертил квадраты на асфальте. Лейтенант поцеловал расческу, подумал... Потом достал из вещмешка складной ножик и осторожно выцарапал на расческе три волшебных буквы "ОЛЯ". Получилось не очень красиво: под буквой "Л" расчесочка чуть треснула.

За его спиной раздался уже знакомый с вечера, такой насмешливый, надтреснутый голос:

- Добрый вечер, товарищ лейтенант, отдыхаете?

Лейтенант моментально сунул подарок в карман и резко обернулся, вглядываясь в темноту кустов. Потом облегченно вздохнул:

- А, это вы...

И встал навстречу.

- Не спится? - вежливо спросил Алексей. И, вполне себе невежливо, зевнул.

Профессор Шпильрейн вздохнул:

- Это вам, молодым, все время хочется спать и кушать. А нам, старикам, уже не можется ни того, ни другого.

- Ну, какой же вы старик? Вот, мечтаете об Оксане Леонидовне...

- А мечты от возраста не зависят, юноша. Хотите, я расскажу вам вашу мечту, которая умрет вместе с вами?

- Простите? - не понял Алексей.

- Присаживайтесь, молодой человек, - Шпильрейн подвинулся на край скамеечки, достал из внутреннего кармана трубку и неторопливо стал набивать ее. В густой, влажный запах московской зелени незаметно впился тонкий запах табака. А где-то высоко хлопнули створки оконной рамы.

Алексей сел и достал свои папиросы "Норд".

- Вы в детстве мечтали найти своих родителей. Ведь так?

Алексей аж поперхнулся дымом.

- И до сих пор мечтаете их найти. Прекрасно понимая, что эта мечта несбыточна. Не правда, ли?