Марчин Вольский - Пес в колодце

Сам же я узнавал их из первых рук. Почти что два десятка лет кружил я по Европе, выполняя заказы королей и епископов, ведя дискуссии с учеными, осуществляя различные исследования, переписываясь с ведущими умами эпохи. Со временем я обрел славу и уважение. Можно сказать — я был счастлив. Хотя и одинокий. Так я и не встретил женщины своей жизни. Под конец, со своим любимым слугой Ансельмом, чрезвычайно понятливым во всяких расчетах, которого я выкупил у бандитов в Неаполе, я осел в Розеттине. Помимо чисто сентиментальных соображений, на мое решение повлиял тот фат, что по предложению дона Лодовико меня признали почетным гражданином Розеттины, с чем была связана немаловажная привилегия не платить налоги. Тем не менее, я все так же много путешествовал. Во время одного из таких путешествий до меня дошло известие о смерти эрцгерцога Иоганна, которого по эту сторону Альп называли Джованни. Трон после него, в соответствии с волей императора, должен был унаследовать его единственный сын, бастард Ипполито. Что спешно утвердила Синьория.

И так вот, в один из зимних дней в золотом зале Кастелло Неро на троне уселся единственный сын Беатриче Монтенегро. Мой рок, мое предназначение.

Ансельмо подлил масла в лампы, не переставая уговаривать, чтобы я отложил в сторону реторты и наконец-то отправился отдыхать, когда прибежала Франческе только лишь в платке, наброшенном на рубашку, сообщая, что прибыла лектика графа Мальфикано, и что signore Лодовико уже спешит наверх.

Я приказал своему ученику занести все подсвечники в салон и подбросить дров в камин, сам же вышел на встречу своему покровителю. С графом я не виделся с прошлогодней поездки в Рим. Но на вид он был таким же жизнерадостным и крепким, как и в молодости. Только лишь в бороде, более темной, чем волосы на голове и элегантно подстриженной, появились серебряные прядки.

— Приветствую тебя, приятель, — воскликнул он, обнимая меня. — Но почему же ты не посетил меня сразу по приезду?

— Работы много, — ответил я, опуская глаза. — Трактатом занялся… — указал я на разложенные на столах и подставках инкунабулы.

— Ага, так ты вернулся к Summa uniwersalae [7] Внимательный читатель уже наверняка догадался, что действие происходит в какой-то альтернативной Италии. В нашей латыни нет буквы "w". , о которой все время мечтал, — с явным интересом поглядел на рукопись граф. — Bravissimo! Только вот о старых приятелях забывать нельзя. Вот и новый герцог, да хранит его Господь, упрекает меня за то, что самый выдающийся живописец Розеттины, а может и всего полуострова, до сих пор как-то не удосужился написать портретов ни его самого, ни его супруги.

— Вообще-то говоря, кисти я не беру в руки вот уже пару лет. Времени все меньше и меньше, поскольку оно, по мере своего ухода, вытекает все более немилосердно.

— Я тебя хорошо знаю, равно как и переменчивость твоих увлечений; сейчас тебя поглощают медицина и алхимия, через год придет пора для астрономии… Но, говоря по правде, заказ на картины — это всего лишь предлог, по сути же ты мне нужен как врач.

Тут он недоверчиво глянул на Ансельма, который вошел с целой охапкой дров. Я отправил слугу назад, выразительно глянув на него. Тот ушел с неохотой, будучи по природе своей весьма любопытным существом, как моя тетка Джиованнина, покойница. Я и сам испытывал любопытство и… беспокойство. Лодовико уселся на табурете и, смочив губы в кубке, в который я налил наилучшего вина со склонов Монтана Росса, начал:

— Дело весьма деликатное, дорогой мой приятель, и оно имеет государственную важность. Тебе, возможно, известно, что, несмотря на трехлетний брак, эрцгерцогиня Мария так ни разу и не забеременела. Хотя, по местному обычаю, наилучшей терапией считаются молитвы святой Зите и порошок из бивней элефанта, мой кузен, дражайший Ипполито, услышав от твоем трактате "О бесплодии", в котором ты утверждаешь, что многие проблемы прокреации берутся не от дефектов тела, но от дефектов мозга, пожелал, чтобы ты осмотрел его жену. Розеттине необходим наследник…

— Неужто при дворе мало медиков? — вздохнул я, мечтая о том, чтобы Лодовико как можно скорее ушел и не отрывал меня от гораздо более увлекательных для меня дел.

— У Его Светлости медиков достаточно. Но он гораздо больше верит твоей славе философа и алхимика.

— Магией я не занимаюсь. Что же касается прокреации, в ходе своей грешной жизни я больше старался не иметь детей, чем их иметь. Я даже разработал соответствующий календарь, а еще множество предохранительных средств, что лишь обратило на меня гнев Церкви, которой в особенной степени важно, чтобы прихожане не вымерли.

— Меня тоже мучает факт, что ты не завел семьи, ведь для человечества не может быть безразличным то, что кретины размножаются в избытке, а человек, подобно тебе обладающий такими достоинствами ума и тела, не оставляет потомка.

— Возможно, синьор граф и прав, только до сих пор я не встретил соответствующей матери своих возможных детей. Женщины, которую я бы полюбил, а не только вступил в брак…

— Проказник, а как же твои знаменитые романы… Твои похождения во Франции, Испании?

— Я отдал бы их все за единственное переживание, подобное тем, что окрылили Данта или Петрарку.

— И даже если бы за сильное чувство пришлось заплатить наивысшую цену?

— Что там говорить о цене, если уже много лет я не встречал подходящего товара…

— Давай вернемся к делу, Фреддино. Когда ты придешь?

Вот честное слово, отправляться ко двору у меня не было ни малейшей охоты. Мои последние приключения в Лондоне не позволяли испытывать симпатий к аристократии…

— Может на следующей неделе.

— Завтра! Завтра к обеду, — решительно заявил приятель.

Этот тон был мне знаком. Тон людей, считавших себя лучше других, болезненно припоминающий, кто я такой, и какая пропасть отделяет меня от вершин социальной лестницы. И в такие моменты ничем была моя слава, ничем — изобретения и корреспонденция с первейшими умами Европы, словно они были подарками от сильных мира сего. Вновь, несмотря на признание за границей, я был человеком, родом из черни, наемным богомазом, светским развлечением, умником, открытия которого должны были служить исключительно забаве. Помню, как люди лорда Р., того самого лорда, у которого я гостил целый год, и с которым мы совместно вели исследования над природой химических соединений, высекли меня как собаку, когда стало известным чувство, которым дарила меня дочь вельможи, Генриетта… И мало помогло то, что благодаря заступничеству мадам де В. (это же сколько самоотречения стоил мне роман со старой кокоткой, называвшей меня " Mon petit-chien " (мой песик — фр.)), я получил во Франции патент на дворянство. Для людей из высшего общества я оставался homo novus . А наш Ипполито, сын проститутки и немецкого kleinе prinze (здесь, князька — нем.), мог сделать со мной все, что ему было угодно: вызвать в качестве поверенного, обсыпать милостями или же изгнать из Розеттины.