Марчин Вольский - Пес в колодце

Это стихотворение Сафо я знал, так что не оставалось ничего другого, как ответить на него старым латинским поэтическим пустячком от Сатурнала:

Вместо комментария прозвучал лишь жемчужный смех, так что я испытал во всем теле тревожную дрожь, ускоренные удары сердца, туман в глазах…

Рисовать я должен был начать на следующий день. Выходя, в Зеленом Вестибюле я наткнулся на Лодовико Мальфикано. Похоже, он меня ожидал. Граф начал расспрашивать о моих впечатлениях от встречи, о психическом состоянии герцогини. Считаю ли я ее больной?

— Нисколько, они лишь производит впечатление печальной.

— Печальной? А о причине ты не догадываешься?

— Быть может, она тоскует по своей северной родине, — уклончиво ответил я. — Но мне кажется, что, имея во время работы возможность наблюдать за нею длительное время, вскоре я смогу сказать что-нибудь больше.

— Но ведь кузен Ипполито станет выпытывать у меня про рекомендованное лечение.

— Пока что я могу заявить: primum non nocere (в первую очередь — не навреди лат.)!

— Этого мало.

— Хорошо. Я подберу травы для горячих ванн. Но ни вкоем случае я бы не рекомендовал кровопускания или пиявок.

В общем, тогда я писал их обоих: ее — с восхищением, его — с отвращением, когда же придворные обязанности заставляли их идти на приемы, у меня была куча времени, чтобы просматривать библиотеку, унаследованную от Совета Семи. При случае, я загнал библиотекарей за работу и показал им, как провести инвентаризацию, как составить каталог и выписки из важнейших книг.

А дворцовое книжное собрание было богатейшим, здесь было полно редкостей, истинных rara avis (редкая птица — лат.), среди которых попадались папирусы из вроде как сожженного Серапеума в Александрии. Мне сложно было скрыть изумление, когда увидал вклеенные в обложку от какого-то травника листы из произведений самого Герона, где упоминалось о том, какие выгоды можно получить при использовании паровой энергии. Еще более изумил меня древнегреческий свиток из египетской Бандеры, рассказывающий о великой силе, таящейся в потираемом янтаре, называемом по-гречески электроном. Во времена фараонов Древнего царства эту силу, якобы, умели добывать и хранить так, что она освещала коридоры внутри пирамид, так что там было светлее, чем днем. Мне не очень-то хотелось в это верить, хотя древние египтяне обладали множеством удивительнейших умений, впоследствии забытых, такими как полеты в воздухе или же применение машин для счета… Говорят, что одну из таких машин построил для критского Миноса знаменитый Дедал. До сих пор я все это считал баснями. Но вот тут имелось доказательство, что подобными устройствами пользовался творец первой пирамиды, Имхотеп, а еще — конструкторы гробницы Хеопса.

Эрцгерцог в искусстве не разбирался, и когда парный портрет властителей, живущих в первой половине XVII столетия, стал принимать свои формы и краски, он хвалил меня, сравнивая меня то с Леонардо, то с Эль Греко, что говорило только лишь о том, что ни разу видел ни единой картины этих столь различных творцов.

Эту картину мне пришлось заканчивать без главного натурщика. Где-то в марте, когда сошли снега в Предгорье, император начал созывать христиан в новый крестовый поход против зарвавшегося турка, который все серьезнее стал угрожать христианской Европе. Говоря по правде, на занятых бусурманами землях процветала большая религиозная терпимость, чем имперских странах. Тем не менее, это не мешало провозглашать священную войну для защиты прав меньшинств против дискриминации и этническим чисткам. В апреле отправился на войну и сам Ипполито, передав администрирование Великим Герцогством Розеттины графу Мальфикано.

— Надеюсь, мастер, что когда я вернусь и насажу голову великого визиря на стену Кастелланума, твоя картина будет готова, — сказал он, гремя своими воронеными доспехами и прохаживаясь по моей импровизированной мастерской, устроенной в западном крыле резиденции.

А за ним ходил ординарец, молоденький, чрезвычайно красивый, я бы сказал: уж слишком красивый для мужчины. Если бы я еще раз писал "Бунт ангелов", то воспользовался бы этим вьюношей в качестве модели Люцифера для первой части триптиха, когда не был он еще князем тьмы, но возлюбленным архангелом Господа нашего. На мгновение мне вспомнился мой приятель дней молодости, и почувствовал я болезненный укол в сердце. Но, говоря по правде, если бы Сципио жил, сейчас он, наверняка, был бы толстым и лысеющим типом после сорока…

— Когда мы вернемся, нарисуешь меня вместе с Джанни, — распорядился Ипполито. — Скажем… в одеяниях Кастора и Поллукса. А еще лучше, — тут он потрепал ординарца за щечку, — как Ахилла и Патрокла на соревнованиях в Олимпии, нагих и быстрых.

В один миг понял я то, что должно было дойти до меня с первой же встречи. Делу обеспечения наследника Розеттине никак не могли помочь ни ванны, ни травы. Склонность Ипполито к молоденьким пажам была чем-то большим, чем мимолетной увлеченностью. Демонстрируемая мимолетно, но постоянно, нелюбовь к женщинам выглядела такой громадной, что я не удивился, если бы оказалось, что герцогиня Мария — это virgo intacta (девственница — лат.). Я поделился этим наблюдением с Лодовико.

— Господи, ты уверен? Повелительница — девственница? — изумленно воскликнул он. — Такого в Розеттине еще не бывало. Придется мне повлиять на дражайшего Ипполито, чтобы он хотя бы разок преодолел свою слабость и подарил отчизне наследника или, хотя бы, перевел на кого-нибудь другого ius prima noctis (право первой ночи — лат.). Но, понятно, это после возвращения из похода.

— Не считаете ли вы, синьор, что на время войны мне следует приостановить работу над картиной? — спросил я.

— Ни в коем случае. Ты же знаешь волю нашего светлейшего повелителя. Портрет должен быть готов ко дню его возвращения.

Так что я работал. Ежедневно, в течение пары часов. Время уходило быстро, а наши диалоги с Марией представляли собой настоящий интеллектуальный пир. Разговаривали мы много, тем не менее, учитывая свидетелей, равно как и общепринятые обычаи, никогда мы не переходили тонкой границы, которая всегда обязана отделять художника и его модель, вассала и суверена, замужнюю женщину и холостяка, мужчину и женщину. Говоря по правде, придворные дамы нам не слишком мешали, поскольку диалоги мы вели, преимущественно, по-гречески. Герцогиню очень интересовал мир, который был ей известен, в основном, из книг, и который она видела, чаще всего, из окон кареты. Так что разговаривали мы об астрономии и экономике, я читал ей прекрасные сонеты, присланные мне с Альбиона, написанные неким Шекспиром, и переправляемые исключительно доверенным людям (поскольку они попали в i ndex librorum prohibitorum (индекс запрещенных книг — лат.) произведения Галилея о механике, падении тел и вращении небесных сфер.