Сергей Савелов - Подготовка к выполнению замысла [СИ]

— Почему ты не можешь быть таким, как все? Не надо мне больших денег и красивых вещей, лишь бы ты был рядом, — признается.

— Если бы я был, как все, ты бы не обратила на меня внимания, — предполагаю. — Не все бывает, от человека зависит. Слишком многое на меня завязано, — пытаюсь объяснить. — Простите, но мне пора идти, — сообщаю, желая закончить с неприятным разговором.

— Я тебя провожу, — спохватывается Гуля.

— И я, — подает голос младшая.

— Сиди уж, без тебя разберутся, — указывает Дария Мирзоевна.

Поднимаю свою сумку и в дверях оборачиваюсь:

— Извините, что доставил вам неудобства.

Мама Гули только отмахивается:

— Возвращайся скорее. Мы будем ждать!

— Обязательно, только при условии, что Вы перестанете мне выкать., — заявляю с улыбкой и, кивнув, выхожу за порог.

Медленно идем с Гулей к автобусной остановке.

— Ты в Москву опять собираешься? — интересуется.

— Нет, на этот раз в Ленинград, — отвечаю, думая о своем.

— Только в конце месяца сможешь приехать? Как твои родители к этому относятся? — допытывается.

— Может раньше смогу вернуться. Не все от меня зависит. А родители привыкли. Я с ними на разных орбитах нахожусь и лишь изредка пересекаясь, — вздыхаю непроизвольно.

— Бедненький! Тебе же, наверное, одиноко. Мне бы хотелось тебе помочь, только не знаю чем, — удивляет неожиданно.

— Ты и так мне помогаешь тем, что рядом. Только не грусти больше. Не привык я тебя видеть такой, — прошу и, прижав к себе за плечи, целую благодарно в щечку.

— Не буду, — серьезно обещает, но тень с ее лица не проходит.

Собравшись с мыслями, приступаю к инструктажу:

— Ты мне очень дорога, поэтому хочу постоянно знать, что у тебя все хорошо. Я сообщу тебе телефон, на который ты будешь звонить каждую субботу во второй половине дня. В Ленинграде буду занят, но к этому времени постараюсь быть у телефона. Если не смогу, то подойдет мой друг. Если вдруг тебе понадобиться моя помощь, то звони в любое время. Мне передадут. Тебе звонить есть откуда?

— Есть, от соседки. Тебе что-то угрожает? — настораживается сразу, почувствовав серьезность момента.

Смотрю на взволнованную девчонку, и мне становится стыдно. Хотелось что-то соврать, но понимаю, что не могу. А подходящих слов найти не могу.

— Мне ничего не угрожает. Просто верь мне и делай, как я прошу, — убеждаю.

— Так ты прощался со мной, когда дарил все эти вещи? Ты не надеялся вернуться? — не слушая меня, почти закричала, в ужасе вытаращив глаза и прижав кулачки ко рту. — А я-то дура думала,… и все мы… и брат на тебя… не езди никуда! Не пущу!

Обнимает меня и начинает плакать навзрыд. Стою, обнимаю ее вздрагивающие плечи, шепчу всякие успокаивающие глупости, но понимаю свое бессилие. И наплевать на всех прохожих, пассажиров с близкой остановки, которых заинтересовала необычная сцена. Не выдерживаю и поворачиваю назад, ведя всхлипывающую Гульку за руку за собой. Нахожу лавочку, усаживаю девчонку на нее и протягиваю носовой платок. Хватит устраивать сцен посреди улицы. Надо убедить ее в спокойной обстановке в полной безопасности моей поездки. «Соберись, слюнтяй!» — командую мысленно себе.

— Кто-то обещал мне встречать и провожать привычной очаровательной улыбкой, — упрекаю Гульку, сопровождая слова укоризненной улыбкой. — Где привычная для меня, веселая и беззаботная девчонка, которую я встретил на слете? И которая мне так понравилась, — продолжаю укорять.

— Это я тебя встретила, — поправляет меня, пытаясь улыбнуться сквозь слезы. — Если бы не осмелилась тогда подойти к тебе сама, то так бы и не замечал меня.

— Правда? — притворно удивляюсь. — Но ты же понимаешь, что мужчины слепые, глухие, толстокожие и тупые животные, которых нужно заарканить, взнуздать, на шею повесить хомут, а лучше самой сесть и взять в руки прут покрепче, — подшучиваю.

— Ага! Хотелось бы, но разве с тобой так можно? — вновь хмурится.

— Наверное, все-таки все мы хотим в глубине души кем-то управляться. Только тогда мы деградируем, как личность. Перестанем сами себя уважать и потеряем уважение других. Поэтому предпочитаю сам решать, как поступать. Если ошибусь, то это будет моя ошибка и никого не придется винить, — пытаюсь направить разговор в нужную сторону.

— Я знаю, ты сильный и умный. С тобой я чувствую себя порой девчонкой и как за стеной. Все девчонки о таком мечтают, — признается.

— И поставить в свое стойло, — продолжаю, с улыбкой.

— Неплохо бы, — соглашается и улыбается уже привычной лукавой улыбкой.

«Фу, кризис вроде миновал», — мысленно вытираю пот. Поворачиваюсь к Гульке и целую в опухшие глазки, щечки и губки. Она с готовностью отвечает, обнимая меня. Расцепляемся, заслышав шаги прохожих на дороге.

— Поклянись мне самым дорогим, что обязательно вернешься, — требовательно смотрит на меня.

— Клясться родными и близкими — никуда не годиться. Я тебе твердо обещаю, что сделаю все возможное. Только и ты должна мне помочь — сделать так, как прошу — уверенно заявляю и смотрю на нее.

— Да сделаю, как ты просишь. Это не трудно, — отмахивается. — Это за тебя переживать придется, — заявляет.

— С чего ты взяла, что мне чего-то угрожает? — возмущаюсь, стараясь быть искренним.

— Сердце не обманешь, — серьезно отвечает и прижимает руку к груди.

«А я Гулькину грудь еще не держал и не мял в руке», — мысленно замечаю.

— Запоминай номер в Ленинграде — 257-XX–XX, — диктую.

Гулька несколько раз повторила и кивнула головой. Запомнила.

— Не бери в голову. Просто я сам не уверен в успехе, вот и волнуюсь. А ты напридумывала что-то! — продолжаю отговариваться.

— Я все равно схожу в церковь и поставлю свечку, хоть и не верующая, — сообщает.

— Ты же сильная! Как ты можешь верить во всякую чепуху? — удивляюсь. — Хотя может тебе повезет услышать от церковного хора две мои песни, — сообщаю.

— Вот видишь! Меня упрекаешь, а сам для них песни пишешь, — с улыбкой обличает меня.

— Был порыв, написал, — признаюсь смущенно. — Ну, что! Пойдем на остановку? — предлагаю.

Пока ждали автобус моего маршрута, разговаривали о всяких пустяках. Гулька вела себя как обычно. Шутила и смеялась, только в глазах затаилась опаска и грусть. Призналась, что для Дильки я стал кумиром. Во время нашего разговора с мамой боялась за меня, больше Гульки. Вместе потом подслушивали за дверью, не выдержав ожидания. Посмеялись.

Уже перед самим автобусом Гулька опять кинулась на шею и стала покрывать мое лицо поцелуями, не обращая внимания на многочисленных свидетелей, и еле сдержала слезы. В автобусе так зыркнул на ухмыляющихся девчонок, что они подавились смешками.

Еду в автобусе и размышляю. Совсем запутался со своими девчонками. Хорошо еще, что Танька труднодоступна из-за мамы— цербера. Хоть и жаль упускать такое шикарное тело, но пусть уж у нее с Сашкой отношения развиваются, как и должны. А вот, что мне делать с Маринкой и Гулькой ума не приложу. Обе нравятся до безумия, и ничего с собой поделать не могу. Понимаю, что ни чему хорошему такое положение привести не может. Сделаю только всех троих несчастными. «Слаб человек!» — мысленно иронизирую. Время рассудит, но не хотелось бы огорчать никого из них из-за своей нерешительности и слабоволия. «Сам виноват, говнюк, что довел ситуацию до такого!» — появляется мысль. Завтра встречаюсь с Маринкой в последний раз и сваливаю в Ленинград, разорвав этот болезненный треугольник хотя бы на некоторое время.