Сергей Савелов - Подготовка к выполнению замысла [СИ]

— Ладно, проехали, — снисхожу.

Подхватываю Маринку на руки и опускаюсь с ней в кресло. Пристраиваю на колени и целую. Она активно и с готовностью отвечает.

«Ну и наглец! У самого рыльце в пушку, а вывернулся и обвинил девчонку с подругами!» — приходит обличительная мысль.

— Зачем ты в Ленинград едешь? Это опасно? — спрашивает с испугом.

— С чего ты взяла? — удивляюсь, вспоминая Гульку. «Как они улавливают тайные мысли?» — гадаю про себя.

— Ты сам говорил о каких-то неприятностях, которые могут произойти до конца лета. Остался месяц, а ты уезжаешь до конца августа в Ленинград, — раскрывает примитивную логическую цепочку.

— Тетя настойчиво зовет в гости. О блокаде написал песню и хотел предложить ее там, заодно попробую другие свои песни зарегистрировать, — поясняю, стараясь выглядеть как можно беззаботнее. — Но чтобы нам не терять связь, я тебе оставлю номер телефона и буду каждую субботу после обеда ждать твоего звонка. У тебя найдется, откуда можно позвонить в Ленинград? — спрашиваю, маскируя свою схему под горечь расставания.

Маринка кивает и, закрыв глаза, тянется губами к моим. Щупаю попку, спинку, глажу бедра, постепенно возбуждаясь. Подружка это чувствует и, отстранившись, интересуется:

— Тебе куда-то надо идти?

— До утра я совершенно свободен, — отвечаю искаженной фразой Винни-Пуха.

— А гитара тебе зачем? — напоминает на инструмент.

— От репетитора иду. Записали три новых песни, — сообщаю.

— Спой, — загорается.

— Может новый танец показать? — провоцирую танцевальную фанатку.

О чем спрашиваю? Маринка тут же подлетает с колен:

— Новый танец придумал? Покажи!

— Нет, не придумывал. В комсомольском лагере видел нечто похожее, немного изменил и добавил своего. Похож немного на бальный, с элементами латиноамериканских танцев, — поясняю и достаю из сумки бобину с мелодией Ламбады. — Поставь, — прошу.

Маринка остановила магнитофон, который воспроизводил чувственного Джо Дассена. По-видимому, до моего прихода Маринка слушала записи. Песни довольно популярные, но качество оставляло желать лучшего. Вот и на фоне композиции знаменитого француза слышалось шуршание и потрескивание заезженной пластинки, с которой делалась запись.

Она запустила Ламбаду, некоторое время, склонив голову набок, вслушивается в мелодию, потом с улыбкой начинает подтанцовывать. Машет мне рукой, приглашая. Встаю напротив и начинаю танцевальные движения, двигая бедрами и вскидывая ноги. Девчонка внимательно всматривается и понемногу начинает повторять. Через некоторое время уже лихо отплясываем популярный в восьмидесятые танец, взявшись за руки. Раскрасневшаяся Маринка счастливо хохочет, импровизируя на ходу, добавляя в танец повороты, переходы и перестроения.

— Танец, просто отпад! — констатирует, плюхнувшись на кровать. — Девки все будут в шоке! — прогнозирует.

— Вот и скажи, что сама придумала, — предлагаю, пытаясь уклониться от ненужной славы.

— Скажешь тоже! Кто мне поверит? Все знают, что я с тобой хожу, — приводит убедительный аргумент.

— Как у тебя дела с Вовкой? — интересуюсь, вспоминая о поводе убедительного аргумента.

— Никак. Он после нашей с тобой встречи больше не приходит. Наверное, ему сообщили про нас с тобой, — отмахивается, демонстрируя полное равнодушие к проблеме.

«Ну что же! Если у нас с ней ничего не получится в будущем, то такая яркая девчонка одной не останется. Голова у нее на плечах есть, чтобы не выбрать какого-нибудь козла!» — успокаиваю себя.

— А теперь — концерт! — объявляет голосом конферансье и идет в прихожую за гитарой.

В прихожей слышаться голоса — Маринкин возмущенный и обвиняющий и детский просящий. Возвращается со смущенным братом. Ободряюще подмигиваю ему. Парнишка скромно пристраивается на краешек стула.

Расчехляю гитару, располагаюсь поудобнее и пробую струны.

— Что вам спеть? — спрашиваю слушателей.

Брат пожимает плечиками, а сестра лукаво улыбаясь, предлагает:

— Начни с последних.

Провожу по струнам и начинаю:

Почти без перерыва пою о девичьих воспоминаниях детства:

— Это ты про нас с Вовкой написал? — интересуется, задумчиво глядя на меня.

— Про тех, у кого прошла школьная любовь, — отговариваюсь. — Слушайте еще одну грустную, — предлагаю.

— Эта песня вас удивит, — интригую.

Маринка удивленно качает головой:

— Никогда бы не подумала, что ты можешь сочинять такие песни. Надо бы в церковь ее.

— А я никогда не замечал в тебе набожности, — удивленно замечаю.

— С мамой раньше иногда ходила, — смущенно признается. — Мне в храме нравилось. Поют красиво. Ладаном пахнет. Иконы. Свечи горят. Священники нарядные, важные такие.

Глаза ее туманятся от приятных воспоминаний. На лице — грустная улыбка.

— Тогда еще песня по той же теме, — объявляю.

— И эту ты написал? — удивляется.

— Нет, — улыбаюсь, — только мелодию придумал, — признаюсь.

— Красиво, — отмечает. — Как жалко, что я петь не умею, — сожалеет.

— Зато ты танцуешь лучше всех, и танец чувствуешь, — подбадриваю.

— Спой еще, что-нибудь. По твоим песням я лучше всего тебя узнаю, — неожиданно заявляет.