Виктор Сиголаев - На все четыре стороны [litres]

Игривое чудовище, нависающее передо мной, почему-то насторожилось, покрутило озадаченно в воздухе пятачком размером с мою физиономию – и вдруг совершенно потеряло интерес к новоприобретенному другу. Утробно рыкнув на прощанье, зверюга потрусила к общей тусовке – на шум, усиливающийся около дома. Между прочим, чуть не раздавив меня между делом: еле успел отпрыгнуть в сторону, неловко при этом поскользнувшись на… я надеюсь, на просто мокрой земле и плюхнувшись на… да, вы опять угадали… на свою излюбленную и многострадальную пятую точку.

Впрочем, больно уже не было. Или… было чуток, но… наплевать.

Почему-то вообще не хотелось подниматься.

Я почувствовал, что не просто устал за сегодняшний день, а буквально измотался вусмерть. Захотелось закрыть глаза и опустить голову на руки, лежащие на коленях. Хоть на минутку, хоть на пару секундочек задремать тут… среди хрюшек.

Совсем уже сбрендил? Кабан, что ли, загипнотизировал?

Ничего, что убийца с обрезом на пятки наступает?

Я замотал яростно головой, пытаясь избавиться от нахлынувшей мути.

Лес – рукой подать. Вон доски забора виднеются в темноте. И перед ними, к счастью, нет ни одной скотины… домашней, я имею в виду. Впрочем… во втором смысле этого слова тоже подходит. Я оперся рукой о землю и стал тяжело подниматься.

И вдруг…

Я услышал такое, отчего вмиг оторвался от земли жизнерадостным акробатом. Разве что сальто в воздухе не сделал… от переизбытка эмоций.

– А-а! Пшо-ол! Пшол, патвора!! Дуню!!! А-а-а!!! Рятуй!!! А-а-а-а-а-а-а-а!!!

Нечеловеческий, страшный и дикий крик, исполненный жути и гибельного страха.

И понимание, что это кричит все же… человек!

И усиливающийся рев животных, в котором отчетливо начали слышаться довольное урчание и клацающие, чавкающие звуки, леденящие кровь от того, что ты даже еще не догадался, а только можешь догадаться, что же они могут означать.

Ломая через боль оцепенение в теле, я выброшенной на берег рыбой забился в вонючей от мочи черной земле. Где по-пластунски, где на четвереньках стал судорожно рваться к чернеющему лесу.

А человек сзади продолжал орать.

Уже булькая горлом и страшно взрыкивая по-звериному, будто пытаясь в последний миг перейти на язык своих мучителей. И его одинокий крик все глубже и глубже тонул в яростной разноголосице взбешенных и оголодавших животных, все сильнее и сильнее напоминавших своим гулом разъяренный пчелиный рой. Если бы пчелы были по три центнера весом…

Какофония смерти.

Пронзительно закричала женщина.

Ответом послужил наиболее жуткий всплеск звериного рева. Женский крик ожидаемо оборвался на самой высокой ноте, и… людей после этого я уже не слышал. Только рокочущие злобные перерыкивания людоедов да… подсасывающее чавканье, несущееся со всех сторон. А еще хруст…

Когда его услышал в первый раз, я, обезумев от кошмара, в три прыжка преодолел расстояние до кустарника и отчаянно вломился в безопасные заросли. Наплевать на колючки, начхать на рваное пальто, шапка где-то слетела, по фигу.

Хруст…

А ведь именно я это все натворил!

Я!

Специально пробил ногу моему преследователю, чтобы голодные гибриды почуяли кровь. Ведь именно это у меня мелькнуло тогда в памяти. Между Сциллой и Харибдой. А сейчас, в качестве посттравматического синдрома, у меня из глубин выплыло еще два имени – Пепе и Раккоста. Первый – палач итальянской мафии, второй – его подопытная жертва. Палач любознательный и пытливый до такой степени, что определил время полного поедания свиным стадом девяностокилограммового мужчины. Того самого Раккосту, предварительно изувеченного железными прутами до беспомощного состояния, но… живого.

Итог Пепе – восемь минут.

Полищук-Крохмалюк кричать перестал минут пять назад.

Его подельница пережила его на минуту, даже меньше.

Серьезно?

Я сижу тут в лесочке и спокойно об этом думаю?

А почему мне так спокойно и безмятежно?

И вновь хочется спать.

Я псих?

Подумаю об этом… завтра.

Меня бешено трясли за плечи.

Да так, что голова грушей болталась из стороны в сторону, грозя отскочить от бесчувственного тела. Я действительно не чувствовал ни рук, ни ног! А чуть брезжащий тусклый свет, с трудом пробивающийся сквозь слипшиеся веки, ярче не становился, так как открыть полностью слипшиеся от сосулек глаза я тоже не мог. И, между прочим, все так же хотелось спать, как и минуту наза…

Стой-стой!

Всего лишь минуту? Это точно? Тогда откуда взялся свет? Ночь же…

Тряска прекратилась.

Зато кто-то… выбешивающий меня до дрожи… стал шлепать тяжелой ладонью по моим онемевшим щекам. Периодично, монотонно и равнодушно. Как робот. Справа… шлеп, слева… шлеп, справа-слева, справа-слева… стоп! Закончили упражнение. Переходим к водным процедурам. Лицо словно ошпарили пылающим снегом. Да еще и растерли без оглядки на старые ссадины и царапины.

Я возмущенно замычал и стал размахивать руками. Кажется, даже попытался пнуть ногой куда-то в пространство. В ответ на это пространство удовлетворенно хмыкнуло, схватило меня на руки, словно пушинку, и… потащило куда-то вверх. Я стал судорожно отбиваться от неожиданно сильных и, надо признать, осторожных лап.

– Тихо-тихо, парень, – успокаивающе произнес кто-то низким голосом прямо у меня над ухом. – Не крутись. Я только до машины тебя донесу.

Ну, коли так…

Умеют же люди уговаривать!

Вообще-то мне и самому не очень-то хотелось вновь биться и сражаться с кем бы то ни было. Оно надо… лишний раз тратить драгоценную энергию? Тем более что так мягко и уютно я уже давно себя не чувствовал. Когда-то в детстве это называлось… посидеть «на ручках». У-тю-тю… Уси-пуси!

Сквозь меркнущее сознание отчаянным проблеском мелькнул беспокойный лучик возмущения: «Что за уси-пуси?! Я вам что, грудничок какой-нибудь из ползунковой группы? Мне… уже больше, чем полста лет… в обед! А вы меня тут… «на ручки». Как последнего… молокососа».

Впрочем, если кому-то очень сильно нравится меня таскать, пожалуй… пусть еще поносят немного. Спасибо на том, что хоть из дробовика не расстреливают. И сожрать не пытаются, как это ни странно. А то я уже как-то привык…

Мое измученное тело мягко покачивалось в железных объятиях невидимого носильщика, из-за чего веки вновь стали непроизвольно слипаться в беспечном забытье, парализующем и мозг, и тело.

– Скоро уже дойдем. Потерпи! – рокотнуло у меня прямо над головой. – Ты это… давай-ка не засыпай пока, не надо. Тут рядом совсем, немного осталось… и мы тебя сразу отогреем. Коньяк любишь? «Арарат», три звезды. Дефицит страшный…

– Мне… восемь… – придушенно пискнул я.