Владислав Морозов - Охотник на попаданцев [litres]

Я заметил, что Ирен сама сидела за рулём белого двухдверного кабриолета «Пежо-404». На подобной же, только изрядно побитой трудной жизнью машине предыдущей модификации «Пежо-403», как мне помнится, ездил косоглазый Питер Фальк в детективном сериале про лейтенанта Коломбо.

При этом на сиденье рядом с Ирен торчал какой-то смуглый и горбоносый молодой хлыщ в тёмных очках и модном тёмно-синем костюме с сильно зауженными брюками и узким галстуком. Этот кавалер вовсе не торопился идти в дом вслед за Ирен, а просто закурил, выйдя из машины.

Почему-то для себя я непроизвольно определил этого красавчика как то ли «мачо в стиле мексиканских мыльных опер», то ли «явного хачика». И, как оказалось, я не сильно ошибся, поскольку передо мной было нечто среднее, практически «хачик из знойного сериала».

Ирен пробыла в спальне у матери минут сорок и вышла в коридор с очень недовольной гримаской на загорелом личике. Далее она вышла во двор, села за руль, её спутник отбросил подальше недокуренную сигаретку, и их авто выехало за ворота, после чего немедленно унеслось по шоссе прочь, в сторону центра города.

Заглянув после этого в «палату» к Клаве, я спросил, действительно ли это её дочь и в чём, если это, конечно, не военная тайна, была цель сей аудиенции?

За этим последовал мой первый за двое суток относительно длительный разговор с Клавой.

Клаудия подтвердила мне, что это действительно её непутёвое чадо. А непутёвое оно было потому, что упорно не желало ни учиться, ни работать, имея врождённую аллергию на любую осмысленную и упорядоченную деятельность.

В последнее время я много думал об этом, но, как оказалось, даже в этом пережившем Третью мировую войну странном мире проблема предельно тупой «золотой молодёжи», которая сходит с ума от того, что ей нечего больше хотеть, вполне себе сохранилась.

Однако наибольшее раздражение у Клавы вызывало даже не это, а то, что её единственное родное дитятко некстати связалось с неким испанцем с совершенно непроизносимой для языка свежего человека фамилией Сугасогаитиа (как я понял, в машине вместе с юной Ирен был именно он). Впрочем, имя его было вполне простое и типичное, как у того мальчика, который имел обыкновение объясняться жестами – Хуан.

И ладно если бы они с Клавкиной дочерью просто предавались извращённым плотским утехам в антисанитарных условиях. Увы, но всё зашло куда дальше.

Этот самый хренов Хуан был не столько типом южного героя-любовника, сколько каким-то довольно видным функционером молодёжного крыла Коммунистической партии Испании. И в этой реальности свергшие под шумок кровавую диктатуру генералиссимуса Франко испанские коммунисты вдруг обрели невероятную крутизну, которая, тем не менее, имела ряд особенностей.

Конечно, поставки вооружения из СССР здешним испанским коммунистам были массовыми и практически неограниченными, но большая война в этой реальности до сих пор не вполне закончилась (переговоры о заключении полноценного мира, как я помнил, всё ещё шли в бразильском Сан-Паулу), и у русских было много разных важных дел, от восстановления разрушенного американскими водородными бомбами народного хозяйства до запуска на орбиту космонавтов. Соответственно, максимального содействия путём прямого ввода регулярных войск русские своим испанским друзьям сейчас, по какой-то причине, не оказывали. А без этого горячие испанские революционеры почему-то до сих пор так и не смогли ни полностью втянуть в орбиту своих классовых битв Португалию (хотя там и шла активно поддерживаемая Мадридом вялотекущая гражданская война), ни уничтожить всё ещё полностью контролирующих Испанское Марокко «недобитых франкистов». Видимо, для этого кишка у них была тонка.

Соответственно, этот полюбовничек по имени Хуан громко хвалился перед Ирен своими дерзкими, вроде бы даже нелегальными, проникновениями на территорию этого самого Испанского Марокко, где он, якобы лично, ликвидировал трёх «фашистских полковников» и даже одного «особо зловредного» прокурора, которого практически круглосуточно охраняла целая рота гражданской гвардии, и прочими, подобными же, «подвигами».

Помимо этого, данный горе-террорист совершенно загадил Ирен мозги разными радикально-идиотическими левыми идеями и теперь зачем-то звал её с собой куда-то не то в Уругвай, не то в Аргентину. Там он собирался то ли делать крупную пролетарскую революцию, то ли найти и убить каудильо Франсиско Франко, который, по слухам, вроде бы прятался как раз где-то в Южной Америке.

При этом представления товарища Хуана Сугасогаитиа о революции ожидаемо были ещё более идеалистическими и оторванными от реальной жизни, чем, скажем, у легендарного Эренсто Че Гевары. Дорогой товарищ Хуан, например, считал, что «надо только зажечь, а дальше всё пойдёт само, как по маслу». Ага, щас… Где-то я нечто подобное уже слышал, причём неоднократно и от разных людей…

Разумеется, Клава всегда была категорически против этого.

И в этот раз Ирен тоже не просто справлялась о том, жива ли её горячо любимая маманя, но и в очередной раз потребовала отпустить её с «любимым Хуанчиком» за океан. Как и следовало ожидать, Клава в очередной раз отказалась – всё-таки ранили её не в голову.

Тут надо отметить, что здешнее положение этого испанского буя с горы было весьма и весьма неопределённым и где-то даже шатким. Конечно, французские колониальные власти, как, впрочем, и Париж, формально соблюдали различные подписанные в последние годы договоры о взаимопомощи с СССР и его союзниками, но вот на новые испанские власти эти соглашения почему-то не особо распространялись. Соответственно, Хуана постоянно пасла здешняя политическая полиция, а возможно, и военная контрразведка.

Разумеется, Ирен могла сбежать в Южную Америку и нелегально, но в условиях, когда полноценного мира между воюющими сторонами ещё не было, перебраться за океан было не так-то просто.

Тем более что по всем местным понятиям Ирен была несовершеннолетней, а здешние законы были довольно суровые, и без письменного разрешения, подписанного ближайшими родственниками (то есть матерью), она просто физически не могла пересекать какие-либо границы. Кстати, при желании героического Хуана вполне могли привлечь к ответственности не только «за политику», как опасного и пламенного революционера, но и как весьма модного в нашей и очень не одобряемого в этой реальности банального педофила, или, как тогда писали в казённых протоколах, «растлителя малолетних». В конце концов этому обалдую было двадцать пять лет, а его любовнице ещё не исполнилось и шестнадцати.

А поскольку в силу специфики Клавиного бизнеса её дочь постоянно находилась под негласным наблюдением суровых телохранителей и многочисленных соглядатаев, сбежать куда-либо без спросу она не смогла бы никак.