Владислав Морозов - Охотник на попаданцев [litres]

От сильного толчка при касании колёс «Шторьха» о поверхность ВПП Клава очнулась и приподнялась на локтях.

– Ты что, долетел-таки?! – откровенно изумилась она.

– А то, – ответил я, оборачиваясь к ней. – Фирма веники не вяжет, а если вяжет, то исключительно фирменные! Будем считать, что с тебя пол-литра!

Клава издала неразборчивый то ли стон, то ли вздох облегчения и завалилась обратно, спиной на брезент. Чувствовалось, что сил терпеть у неё совсем не оставалось.

Ещё заходя на посадку, я видел, как от здания дакарского аэропорта отъехали и направились в мою сторону две крупные легковые автомашины. Одна знакомая, тёмно-вишнёвая (с высоты она выглядела практически чёрной) и вторая белая, видимо «Скорая помощь».

Не успел я выключить мотор, как увидел, что от резко затормозивших машин ко мне бегут наперегонки выскочившие из вишнёвого «Паккарда» смутно знакомые бодигарды с Клавкиной виллы в однотипных строгих костюмах, плащах и шляпах, а также два санитара в белом, тащившие пустые носилки. Замыкал процессию солидного вида упитанный врач в золочёных очках и расстёгнутом белом халате поверх дорогого костюма-тройки.

Я резво выскочил из кабины на землю, и туда сразу же полезли медики. Через минуту Клаудия уже лежала на носилках, и отягощённые её телом санитары понеслись трусцой обратно, в сторону не шибко современного длинного, белого «Бьюика» (этот автомобиль чем-то сильно напоминал отечественный ЗиС-101) с красными крестами на закрашенных белым окнах. За ними семенил врач (я отметил, что Клавины братки уважительно называли его промеж собой «мсье Гмюнд»), чьё лицо стразу стало донельзя серьёзным и деловым. Погрузив носилки с Клавой в заднюю дверь своей машины, медики врубили сирену и под её завывания немедленно унеслись прочь, видимо, торопясь в клинику.

Пока всё это происходило, дакарское небо над моей головой постепенно темнело. Всё сильнее пахло озоном, что было верным признаком дождя.

Я пожал руку встречавшему меня «бригадиру» Клавиных бойцов, которого я знал как Жоржа Беклса, забрал из самолёта хозяйкин чемодан и погрузился в «Паккард», направившийся в сторону Клавкиной виллы.

И едва мы успели отъехать от аэропорта, как на плоские крыши Дакара полил дождь и началась шикарная гроза с громом и вспышками молний. Это я, однако, удачно успел…

До глубокой ночи на вилле царила депрессивная неопределённость. Физиономии прислуги имели довольно кислое выражение, а полураздетые, нервно-мрачные братки во главе с Беклсом кучковались возле кухни, где обильно употребляли без закуски как традиционное винишко, так и нечто коричневатое и куда более крепкое, по местным обычаям обильно сдобренное льдом и содовой.

И было ясно, что, если хозяйка виллы всё-таки скончается на операционном столе (что в тот момент вовсе даже не исключалось), вся эта бравая, полууголовная гоп-компания мгновенно превратится в обычных безработных. И чувствовалось, что Клавкины ребятишки этого очень не хотели.

Лично мне в ту ночь совсем не хотелось надираться до соплей. Я просто ощутил, что устал прямо-таки чудовищно. Поэтому после принятого душа я переоделся в чистое и просто лежал одетым на застеленной кровати, отчасти поддавшись общим упадническим настроениям.

Возникала даже мысль пустить себе пулю в лоб и тем самым вернуться назад, разом покончив со всей этой затянувшейся канителью. Однако осуществить это мне не дала банальная российская лень – просто категорически не хотелось вставать с койки и делать хоть что-то…

Наконец, в третьем часу ночи на нашей вилле раздался телефонный звонок из клиники. Трубку местная «домоуправительница» Алэйна (насколько я успел понять, она действительно была какой-то там дальней родственницей той самой матери юного туарегского аменокаля Лемтуны, с которой я не так давно познакомился при не очень радостных обстоятельствах в одной из здешних пустынь), симпатичная, молодая, высокая негритянка со слишком уж европейскими чертами лица (я никогда не думал, что такие девушки вообще бывают, наверное, какая-нибудь хитрая метиска), которая всегда одевалась по последней парижской моде и неизменно пользовалась безграничным доверием Клавы.

Положив трубку, Алэйна сообщила (разумеется, из её сбивчивого монолога на французском я понял далеко не всё, но главное, как мне показалось, всё-таки уловил) всем о том, что нашу хозяйку успешно прооперировали, пули достали и теперь она вне опасности.

Это стало сигналом к общему отбою. На вилле наконец перестали подливать друг другу в стаканы и начали расползаться по своим комнатам, укладываться и гасить свет. Вместе со всеми как-то незаметно отошёл ко сну и я.

Клаву привезли домой вечером того же дня, на знакомой мне «Скорой». Её осторожно внесли и разместили с комфортом в обширной спальне на первом этаже виллы. По первому впечатлению, Клаудия была в полном сознании, но выглядела очень слабой.

Как я понял, в этой самой «приличной частной клинике» всё-таки не очень-то стремились долго задерживать у себя пациентов с пулевыми, или, как выражаются отечественные ментополы, «огнестрельными» ранениями. Явно во избежание излишних вопросов и прочих неприятностей.

Кроме обычной прислуги на вилле появилась пожилая суровая медсестра в монашеском прикиде из той же клиники, и следующие два дня были довольно рутинными.

Клава лежала пластом, но несколько раз ненадолго вставала и с помощью Алэйны и медсестры пыталась немного ходить по комнате. Её поили какими-то лекарствами, бульонами и соками и несколько раз на дню ставили капельницы.

Дважды приезжал авантажный мсье Гмюнд в сопровождении каких-то врачей помоложе, видимо, подобных флюсу узких специалистов.

За эти самые двое суток я раза три заглядывал в спальню к Клаве, но при этом мы почти не разговаривали, ограничиваясь дежурными приветствиями и вопросами о самочувствии.

Но при всём при этом к Клаудии в эти дни несколько раз приезжали какие-то подозрительные личности весьма специфического облика с незапоминающимися лицами, явно решавшие с ней какие-то важные и срочные дела. Как говорят в таких случаях в России, даже помереть спокойно не дадут…

А ещё мне наконец-то удалось увидеть Клавину дочь, которую, как оказалось, звали Ирен. Это была не особо симпатичная, но вполне сформировавшаяся во всех отношениях темноволосая девка, выглядевшая явно старше своих неполных шестнадцати лет. Она была одета в выгодно оттенявшее её сильный загар белое мини-платьице и белые остроносые туфли без каблуков с золотыми, как я понял, пряжками (кольца, серьги и браслеты Клавкиной дочери, как я понял тоже, отнюдь не относились к разряду дешёвой бижутерии).