Сергей Катуков - Ангелёны и другие. Сборник рассказов

— Я вас научу, — сказал он, обольщая, — мадам, как обращаться с этим чудовищем. Знаете, что такое импритинг, «синдром утёнка», «лоренцево обучение»? Не пугайтесь, это очень просто. Для вашего случая есть особое, эксклюзивное титло — «ангелово запечатление». Повторяйте за мной.

И Петечка, подсматривая, запомнил все нужные ходы, чтобы, щёлкнув заветными цифрами на панели, обмишулить зарвавшуюся машину. Когда оба удалились, ко взаимному продолжению, он проделал то же самое и, помимо свежего бисквита, получил звонкую сдачу. Среди монет коричневым золотом блеснула юбилейная десятирублёвка с мелким изящным гербом и полукруглой подписью «Владикавказ». Вычленив её, он вернулся к дивану и, вдруг, осенённый, всё понял.

— Игорюш, а что такое «импритинг», просвети, пожалуйста, — попросила Света.

— Это первичное научение, — сказал Антон.

— Это когда с цыплятами, например, — Саша.

— И с утятами. Только что вылупившиеся утята кого первого увидят, того и считают родителем. И везде за ним ходят. И всё повторяют.

— Ааа, — закинув голову, сказала Света, представляя караванную цепочку утят, шествующих, например, за облизывающимся котом. — То есть повторяешь — это и есть импритинг?

— Грубо говоря, да.

— Им-притинг, им-притинг, — отпечатала Света у себя на губах. — Всё: теперь я поняла.

— Скажите, пожалуйста, — с риторической мелодикой уточнила Полина, — история, конечно, замечательная, но я только одного понять не могу: чего он весь такой хороший, этот Петечка, а не может просто взять и уволиться со своей работы? Раз она так его достала.

— Ты разве не понимаешь? — вступилась Света. — Он всю жизнь, с детсадовских зубов, сидел в офисе. Ему просто страшно выходить в большой мир. Я бы тоже не рискнула выйти в открытое море на прогулочной лодке. Так ведь? — она и остальные вслед за ней тоже посмотрели на Игоря.

— Это — правильный ответ! Вот тебе конфетка! — Игорь вручил ей веточку со скромным опереньем.

— Ну раз так, — отпарировала Полина и почему-то вздохнула печально, — тогда дорассказывай, чего там про него осталось. — Окончательно опустошённая бутылка с губчатой пеной на дне прикоснулась к земле.

«Им-притинг, им-притинг, — повторял поражённо Петечка, вслушиваясь в коленчатый ход слова, резко вращая его поворотный слог, как автомобилист — „кривым стартёром“, реанимируя им двигатель. — Надо было просто делать импритинг. Наблюдать за знаками». Он повертел монетку в пальцах, поставил на стол ребром, уперев в указательный и, скользнув щелбаном, закрутил её зазубренным, дрельным звуком. Она, словно выпущенный злобный шмель, описала неторопливую дугу-запятую и, теряя ярость, уже с кастрюльным звуком завибрировала на боку, панически ускорившись, замолчала. Соседи оглянулись, но так ничего и не поняли. Опунция повернулась в неверующие три четверти, подразумевая невероятность произошедшего, потом доверительно улыбнулась, будто была в теме: шалишь?

Дома Петечка разгадал этот судьбоносный фокус. Монета, закрученная, заведённая юлой, певуче жужжащая есть метафорический аргумент, бритвенно-оккамово средство, ласковое орудие, наконец, Киамотово доказательство. То самое, первое, «прощение». Впереди у него «забвение» и «сны». Потом «предприимчивость», «обновление»… Поиски. Ему нужно организовать поиск других монет. Но просто так не выйдет… Просто так сможет любой. Нужно понять логику, в которой выпадают счастливые монеты. И почему «Владикавказ» — прощение? «Бессмыслица!» — раздражался он, вставал от стола и кружа ходил, уже за полночь, жужжа внутренне, — сам, как монета. Бабочка просматривалась в глохнущей восьмёрке монеты, за секунду до безмолвия. Прежде чем она становилась расплющенным печатным металлом, искрой проскакивал между контактами необходимый смысл. Но электричество было коротким, быстрее его понимания. Он разводил контакты на ширину собственных возможностей: вот вырисовывается абрис Киамоту, солнечнолицый, с индуистскими чертами, на ковре из бабочек — вот сам Петечка в ситуации офиса, с набором монет. Но дальше сравнения дело не шло: натяжение метафоры испытывало груз буквальности, но не звенело готовым решением, а глухо обрывалось в пропасть слепых поисков. В любом случае, теперь он знал, чем просверлить лазейку и в каком виде слетятся к нему бабочки. К утру задача о том, как обмануть офис, была сформирована в легенду с рабочими переменными, которые по ходу решения могли выскакивать и заполняться новыми — подобно шарам в спортлото. «Вращение есть момент бабочек… доведённых до семи… в составе семи… в численности семи их обладание замкнёт решение… при каждом вращении произнесённое есть некоторое нанизывание, наматывание, намагничивание магического состава… энергетики… волшебства… поэтому когда вместе — завести, закрутить, завращать веретённые ингредиенты…». Каков будет результат, когда бабочки, жужжа, соберутся перед ним? — томительная, сладкая загадка, равная «выжиданию заветной эсемесочки»…

Дни фосфоресцировали в плотных энергетических полях, терпение в которых уподоблялось стрелке компаса, хищно и безошибочно вонзавшейся в круглую нумизматическую мишень. Через неделю пришли две новые монетки, утверждавшие, что шедший впереди принц, подобно находчивому Гензелю, великодушно звал за собой тех, кто умел правильно интерпретировать знаки. «Забвением» и «сном» оказались «Малгобек» и «Наро-Фоминск». Вероятно, следовало абстрагироваться от названий городов, принимая только фактический успех, когда всё само и так плывёт в руки. В этом как раз и угадывался смысл прощения. Прошлое прощалось, и, выпуская в туманном рассвете из ослабших рук канат и без того неуправляемой баржи минувшего, приходило забвение через сны. Они стали лёгкими и рассеянными. Неделю от принца не было никаких новостей. И Петечка переключился от пассивного обмена с автоматом к решительному размену купюр на железо. В магазинах легко и без подозрений шли навстречу, избавляясь от мешочков с мелочью. Но только через полторы недели выпал тусклый «Волоколамск», означавший «предприимчивость». Без кассандровых вангований было понятно, какое качество привело к очередному успеху. Теперь предстояла пора «обновления» — невесть чему новому не терпелось вторгнуться в его, в общем-то, беспросветную жизнь. Он взял отпуск в самой сердцевине лета — и предался бурному ожиданию. Город полыхал асфальтом, не выпуская за свои пределы. Коллекционеры монет или готовые наборы были бы лёгкой и нечестивой добычей. Важна была спонтанность, неуправляемость приходящих извне знаков. Целыми днями Петечка путешествовал по таинственных городским островам, соединённым метро и наземным транспортом, пешком преодолевал микрорайонные расстояния — ради того только, чтобы, почти зажмурившись, сымитировать случайность «бистро» или покупку дешёвой безделушки, разбить у осчастливленного шаурмячника фиолетово-коричневую «пятихатку» и дома, с наслаждением, фильтровать тяжёлые, почти безнадёжно пустые пригоршни болванок. Потом неожиданно в паре пришли десятирублёвый «Псков» и двухрублёвый «Мурманск». Но «Псков» был «неправильным» — из цикла «Древние города России», а не «Города воинской славы» — как предыдущие, которые считались «правильными». Впервые с точки «монетной индоктринации» Петечка засомневался: те ли крошки он принял за Гензелевы? и не пытается ли кто сманить его с нужной тропы ложными дарами? Погуглив по теме, узнал, что были, во-первых, крошки разных размеров: одно-, дву-, пяти- и десятирублёвые, во-вторых, десятирублёвые насчитывали несколько многочисленных семейств: «Древние города России», «Российская Федерация» — близнецы по росту и весу из одного металла — и «Города воинской славы» — биметаллическая семья крупноголовых серебристо-медных. Исключение однорублёвок не сильно упрощало ситуацию. Подсказки, которая монета — настоящая, а какая — подлая имитация, не было. К утру, проделав немало вычислений, решено было усложнить, но одновременно и охватить весь спектр задачи и собирать двойки, пятёрки, десятки. Только через несколько дней, почувствовав предательский подвох, он вспомнил прежнее сомнение: стоило ли принимать приходящие монеты так, как есть, без селекции, или всё-таки одни города следовало отнять, а другие — принять, выстраивая в логическую цепочку, соответствующую последовательности и ценностному нарастанию Киамотовых понятий. Этой квазилогической задачи бедный Петечкин мозг решить был не в силах.