Василий Щепетнёв - Темные зеркала

Лампочка замигала, торопя.

— Коллеги! Сегодня мой день. Мой. Я шел к нему много лет, теряя по пути воздушные невесомые иллюзии и обретая факты. Первосортные полновесные факты. Аксиома — ученые работают во имя прогресса.

Цель науки — всемирный прогресс. — Волнение ушло, лишь эхом отдавались слова в голове. — Стало меньше болезней. Сникла трахома. Исчезла черная оспа. Кто-нибудь видел в этом году оспу, а? Пусто стало в природе, господа. Пусто. А она этого не любит. И не терпит. Как сказал гениальный Ломоносов, сколько чего отнимется в одном месте, столько прибавится в другом. Гони натуру в дверь, она вернется в окно. А если окна нет, мы его прорубим. Мы — ученые. Служители прогресса. А что есть движитель прогресса? Война! Моя страна воюет, отстаивая свободу всего мира, отстаивая высокие идеалы человечества. Огнем, свинцом, газами. Только этого мало. Микробы, крохотные, невидимые, не оставляющие после себя разрухи, не портящие движимое и недвижимое имущество, — вот то, что надо. Экономно. Культурно. Гигиенично. Одна беда — нет в природе таких микробов. Чума, холера, сибирка, желтая лихорадка — укрощены. Всем детишкам делают прививки от туберкулеза. Ну, и заодно нагружаем защитой от вышеперечисленной четверки. Я думаю, мы не одни такие умные. А, коллеги? (Все-таки перебор с коллегами. Хотя легкий юмор в нобелевской речи — традиция давняя.) Так вот, если укрощены свирепые болезни, нельзя ли раздразнить привычные, обыденные, те, с которыми мы живем почти мирно. Всякие там чирьи, заеды, угри, с которыми бабушки наши управлялись печеным луком? Сложная задача? Сложная. Но прогресс (слово отозвалось в голове свистом серпентария — прогрес-с-с-с)! Наука умеет многое. И ей это удалось. Нам удалось. Мне. Удалось банальный гноеродный микроб стрептококк сделать неукротимым, свирепым, бешеным. Достаточно грошовым пульверизатором разбрызгать десять граммов культуры в этом славном древнем зале — и к завтрашнему вечеру присутствующие будут представлять собой куски зловонной разлагающейся протоплазмы. А в последующие сутки умрут контактировавшие с вами. Зато на третий день микроб вернется в неактивное состояние, и войска-освободители войдут в город, неся уцелевшим, если таковые найдутся, свободу, равенство и братство.

Вабилов перевел дух. Часть публики зааплодировала — та, что не понимает по-русски. Ничего, растолмачат.

— Мы… Я это сделал. Да. Не в пробирке. В капитальном масштабе. Тонны культуры готовы к употреблению. В любое время — через год, неделю, сейчас. О нет, не волнуйтесь, Таллинну ничего не угрожает — пока. Обработке подвергнутся страны побольше. Еще больше. От моря до моря, от океана до океана.

Фотовспышки засверкали чаще. Дошло, наконец. И лампочка у микрофона погасла. Ничего, он уложился.

— Я еще раз благодарю вас за возможность высказаться. Разумеется, я не могу принять присужденную мне награду. Поздно. Лет десять назад…

К нему подскочил атташе, почтительно, но жестко взял под локоть. Кольнуло, ровно клопик укусил. Вот, значит, как это делается…

— Господа, господа! — А волнуется, дам забыл. Вабилов не вырывался. Зачем? Он все сказал. Дикси, — Многоуважаемый лауреат переутомился, — Никакого желания возражать не было. Даже отрицательно покачать головой. Далее перевести взгляд. — Последнее время господин и госпожа Вабиловы работали на пределе человеческих сил. Работали сутками с благородной целью — защитить человечество от ужасов бактериологической войны. Да, кое-где вынашиваются такие планы. Я не уполномочен заявлять конкретно. Но всем присутствующим ясно, откуда исходит угроза. Чувство огромной ответственности, исключительной важности результатов исследований были бы непосильны для большинства людей, но господин Вабилов работал с феноменальным упорством, отдавая всю мощь интеллекта на благо России, всего человечества. И, поверьте мне, достиг многого. Но кошмары возможного применения противником антигуманного оружия продолжали его мучить, и вот сегодня, в день триумфа, когда господин Вабилов позволил себе, наконец, расслабиться, они настигли его. Небольшой отдых, и…

Вабилов рассмеялся, если бы смог. Какая ерунда. И как сейчас приятно. Настоящее блаженство.

Он осел, как снеговик под нежданным мартовским дождем, мягко и мокро. Фу, неудобно…

— Врача! Скорее врача! У него обморок!

Его бережно уложили на носилки, и Вабилов почувствовал, как плывет в воздухе, на ум пришла иллюстрация из «Нивы» — санитары выносят раненого с поля боя, но он сам же удивился сравнению: какого боя? Ведь так хорошо!..

— Ты, душенька, иди… отдохни, знаешь… — Гагарин постарался успокоить жену.

— Как он мог! Как он мог сказать такое! — Жена покраснела от гнева и негодования.

— Смог, видишь. — Гагарин выключил аппарат, музыка, сменившая трансляцию с нобелевской церемонии, погасла вместе с зеленым глазом настройки.

— Но ведь это… неправда?

— Ну разумеется, душенька. Чистая ложь.

— Что же ты теперь будешь делать?

Гагарин понял, что жену волновало не содержание речи Вабилова, а то, как это отразится на его, Гагаринской, карьере. Умница, хоть и дура.

— Не тревожься, душенька. Мы наведем порядок. Никому неповадно будет повторить этакое. Ты отдохни, — повторил он.

Жена ушла, поняла, что мужу надо работать. Последнее время все чаще и чаще он ложился заполночь, и она привыкла к этому. То есть не привыкла, но притерпелась, правда, стала больше есть сладкого, набрала вес, но такова, похоже, судьба всех жен людей власти.

Гагарин поудобнее устроился на диване. Народ требует, господа. Возмутительнейший случай. Беспрецедентная наглость зарвавшихся индивидуалистов. Что-нибудь в этом духе. Предварительной цензуре в России — быть. Завтра Сенат утвердит временное положение. Сенату многое, многое придется утвердить, — Гагарин, постучал по дереву. Он не был суеверным, но — на всякий случай.

Телефонный звонок застал его у глобуса, на котором он разглядывал Североморск, оттуда с минуты на минуту должен был отправиться отряд дирижаблей.

— Гагарин слушает!

Сбивчивый, взволнованный голос сообщил о покушении на государя.

— Он жив?

Этого звонивший не знал. Спешил срочно доложить.

— Хорошо, выезжаю, — Гагарин посмотрел на часы. Да, именно сейчас дирижабли поднимаются в воздух. Перелет через Северный полюс. Американцы и помыслить не могут о возможности атаки с севера, все их силы стянуты к Атлантическому побережью. То-то удивятся.

Он надел мундир, простой, непарадный, пусть видят — он тоже солдат.

В тяжелые времена все — солдаты.

— Я скоро, — бросил Семен водителю. Тот молча приложил руку к козырьку форменной фуражки. Нынче я барин. Портье за стойкой виновато развел руками: