Василий Щепетнёв - Темные зеркала

— А что, есть молнии?

— Марсианские. По мощности — миллионные доли земных. Впрочем, все отчеты регулярно передаются по инстанциям.

— Пожалуй, я подумаю над вопросами. И тогда, может быть, снова побеспокою вас.

— Уж в этом я уверен, капитан, — Академик даже не привстал со стула. Пренебрег. Ох, академик Леонидов, академик Леонидов…

Музей Научного корпуса оказался дюжиной стендов: защитный костюм покорителя, дыхательная маска покорителя, макет приемо-передатчиков материи Попова-Гамова, образцы полезных ископаемых, целый стенд отдан русину: химический состав, сравнительный анализ местных и земных (боливийских) образцов, макеты добывающих машин, схема рудника Русич, все очень познавательно. Но Зарядин предпочел стенды натуры: флора и фауна. Шаров тоже полюбопытствовал. Марсианский шакал напоминал карикатурного бульдога с огромной грудной клеткой и длинными зубами.

— Это он с виду грозный, — Зарядин показал на чучело, — А на деле, так видимость одна. Фунта четыре весит, массфунта. Одни легкие внутри, а кости — что прутики, гнутся. Зубов, правда, много, в три ряда.

Марсианские зайцы смотрелись почти как земные.

— Послушайте, Зарядин, сколько вам лет?

— С одна тысяча седьмого года. Тридцать два, если по земному считать.

— Проводите меня в Департамент. Кажется, у меня там есть кабинет.

Шаров запечатал пакет и протянул его Лукину:

— Это наш сегодняшний рапорт. Проследите, чтобы его переправили поскорее.

— Слушаюсь, камрад! — Лукин аккуратно спрятал пакет в планшет, — Очередной сеанс перемещения совсем скоро, с ним и перешлю.

— И помните: вы отвечаете за сохранность документов. Здесь никто, повторяю, никто не вправе прикоснуться к пакету.

— Я лично вложу его в почтовый контейнер, — заверил подпоручик.

— Прекрасно. И тогда будем считать сегодняшний день завершенным. Отдыхайте. Жду вас завтра здесь — с самого утра. День будет сложным.

Подчиненный должен быть загружен, чтобы времени не оставалось на доносы. Урывками, на бегу, второпях разве донос напишешь — так, жалкую кляузу. Еще никто начальника за то, что подчиненных школил, не наказывал. А наоборот — сплошь и рядом. Он же, подчиненный, и наказывал. «Как истинный патриот любимого мною отечества, считаю обязанностью своею довести до Вашего сведения, что…» и т. д. и т. п. Доказывай потом — без права переписки.

В дверь постучали. Никак, Лукин обернулся? Или налетели на него шпионы и отбили пакет — шесть страниц рутины?

Оказалось — санитарный ответственный. Просто лист банный, а не человек.

— Я — за нарочного. Велели передать… — Он протянул незапечатанный конверт. Шаров открыл клапан, достал бумагу — белую, гладкую. Документы на такой не пишут. Смазывается текст, стоит раз-другой пройтись по поверхности.

Это было приглашение. Мол, по-простому, будут только свои, без формальностей. К первому вожаку. Он посмотрел на часы. Оставалось едва с полчаса.

— Большая честь, — пробормотал он, — А куда же идти?

— А я на что? — Зарядин был в курсе, — Успеете, успеете.

— Ну, тогда побежали… в номер два-а, так, кажется?

— Совершенно верно.

Наверное, он и один нашел бы свое пристанище. На следующий день или попозже, но нашел. Хотя чего легче: серый коридор департамента, два коридора управления, затем городские переходы: голубой, поворот налево, красный, поворот налево и прямо, зеленый, два поворота направо. Все. Шесть минут в хвосте Зарядина.

— Так я за вами зайду через двадцать минут, — деликатно откланялся на пороге санитарный ответственный.

За это время Шаров успел израсходовать всю «первичную» воду — оставил стаканчик для питья — и переодеться в парадный мундир. Наставление для г. г. офицеров: «всегда, в любом месте вы должны иметь с собою парадный мундир и смену чистого белья, чтобы, будучи приглашенными в светское общество, могли выказать себя, как подобает человеку военного звания». Не дураками писано!

По Зарядину можно было часы проверять. Человек-хронометр. Как рассказал ответственный Шарову, время на Марсе было разное. В Алозорьевске — столичное, так столице было удобно, и какая разница, все равно неба нет, а в поселениях времени вообще не было, жили по гудкам: побудка, работа, поверка.

Шаров уже не удивлялся безлюдью переходов: не принято было в городе гулять. Отслужил четырнадцать часов, поел, где кому положено, — и отдыхай, зря кислород не жги. Общаться — перед службой, на политчасе. Ничего, на Земле тоже к тому шло.

Квартал вожаков — просторный, раза в три шире других, охранялся. Тамбуров не было, но воздух всегда оставался свеж. Отсюда он и растекался по всему Алозорьевску по сложной вентиляционной системе, двести верст ходов и труб, а бежит сам, без моторов, естественным током.

Шаров слушал пояснения Зарядина, недоумевая, зачем было посылать на Марс его, Шарова. Спросили бы санитарного ответственного, кто шпион, и дело с концом. Очень даже просто.

Резиденция первого вожака узнавалась безошибочно будочка с охранником, яркие панели люцифериновых светильников, даже что-то вроде площадки.

— Девятнадцать ноль-ноль. Я буду вас ждать.

У входа в квартал.

Охранник доложил о нем в переговорную трубу и, получив разрешение, пропустил Шарова.

— Первый вожак ждет вас! — Двери распахнул не то денщик, не то вестовой — в армейской форме, но без погон, — Следуйте за мной.

Следовать было куда: анфилада комнат, переходы, переходы…

— Капитан Шаров! — возвестил вестовой.

Гостиная была — впору и земной: большая, высокая, лишь отсутствие окон выдавало Марс. За роялем сидела барышня, наигрывая упаднического Шопена, с десяток человек делали. вид, что слушают.

— Иван Иванович! — встретил его третий, — Хозяин сейчас будет, а пока я познакомлю вас с нашим, так сказать, бомондом.

«Так сказать бомондом» оказались местные вожаки — расселения, снабжения, добычи (опять с ударением на первый слог) и перемещения вместе с женами. Шарова они встретили настороженно, хотя и улыбались, как улыбаются новой собаке начальника: вдруг укусит, гад. Было сказано несколько приличествующих слов о Матушке-Земле, выражены надежды на дальнейшее продвижение по пути народного благоденствия и все прочее, произносимое в присутствии офицера департамента. Скучно и неловко. Наконец процедура знакомства окончилась, и Шарову удалось с видом озабоченного и занятого человека сесть в уголке рядом с симпатичной акварелью — весна, лужи и проталины, опушка голого леса.

— Нравится? — Барышня покинула рояль и присела рядом с ним на диванчик. Тот и не скрипнул.

— Нравится.

— Это моя работа.

— Очень нравится, — Шаров не лукавил. — Крепко написано. Школа Лазаревича?