Алекс Бор - Историкум. Мозаика времен [Сборник]

Председателю почудилось, что среди нарастающего рокота он вдруг совершенно ясно услышал голос человека, которого считал своим духовным отцом и наставником. Услышал слова, прозвучавшие над Байконуром в то солнечное апрельское утро шестьдесят первого года:

– «Кедр», желаю вам успешного полёта!

Новая куртка одуряюще пахла кожей и скрипела при движении. Надя нарочно переминалась с ноги на ногу, наслаждаясь запахом. Люгер удобно устроился под мышкой слева, надёжно укрытый кожанкой. Жаль расставаться, но надо. Хотя без оружия она себя чувствовала голой. Усмехнулась: «Мыслю как мужчина».

За столом напротив сидел молоденький чекист. Волосы ёжиком, и сам похож на взъерошенного воробья – маленький, щуплый, но очень серьёзный. Долго рылся в бумагах. Надя не торопила. Нежилась в лучах июньского солнышка, пробивающихся через открытое окно, вдыхала запах кожи и чуть не мурлыкала от удовольствия.

– Зинина Надежда Петровна? – произнёс наконец чекист, обмакнув перо в непроливайку и аккуратно записывая имя. – Как желаете идти? Вдовой ?

Надя удивилась: надо же! Теперь её мнение спрашивают! А раньше в приказном порядке: пройдите на минус пятый. Впрочем, раньше ей и задания ставил не Феликс Эдмундович. Задумалась. С одной стороны – ехать далеко, есть риск не успеть за полторы недели обернуться. С другой – Карло – это не хрен собачий. Да, он уже пять лет не живёт в России, да, он никто, но… если Феликс Эдмундович сказал: опасен – значит, опасен. Председателю ОГПУ виднее.

– Вдовой , – произнесла она, с удовольствием наблюдая округлившиеся глаза чекиста-воробья. Его мысли читались на лице: какое же у неё задание, если рискует спускаться на минус пятый?

Тем не менее он постарался не выдать удивления и чуть хрипловатым голосом произнёс:

– Пройдите в бункер. Это…

– Спасибо, я знаю, – перебила Надежда, поворачиваясь к узенькой дверце в углу комнаты.

Воробей выскочил из-за стола, засуетился, перебирая тяжёлую связку ключей. Запнулся, чуть не уронил, но нашёл нужный. Надя наблюдала эту сцену, откровенно веселясь в душе. Наконец толстая металлическая дверь плавно отворилась, дохнуло холодом, и чекистка, махнув на прощание, зацокала каблучками по каменным ступеням.

Сколько раз тут ходила? Пятнадцать? Двадцать? Не так много, как некоторые, но достаточно, чтобы уже не бояться процедуры.

Первый кордон – металлические прутья, за ними два охранника. Мрачные, суровые, как и само подземелье. Как и тайна, которую охраняют.

Просунула удостоверение через толстые прутья. Его долго рассматривали при свете тусклой лампочки, вернули. В этом молчаливом царстве раздавались лишь щелчки замков и звуки поднимаемых решёток. Одна, вторая, третья… Проверка, партбилет члена РСДРП с 1915 года, решётка, проверка, удостоверение сотрудника ОГПУ с 1923 года, решётка, проверка, вкладыш допуска на минус пятый с 1919 года, решётка, проверка…

Ещё одна железная дверь, и она вошла в круглый зал с множеством дверей. Незнакомый охранник провёл в медицинский кабинет, хотя она сама знала дорогу. Медицинский – это, конечно, жаргон. Никаких склянок, игл, запаха йода и прочего тут не было. Были белые халаты и кушетка. И непонятный агрегат.

– Товарищ Зинина, прошу вот сюда, – сказал «врач».

Если из всего ОГПУ не больше нескольких сотен имели допуск на минус пятый, то допуск к агрегату – вообще единицы. Изобретателя чудо-прибора не знал никто из её окружения. Впрочем, по слухам, в Интеллидженс сервис [2] Общее наименование разведывательных и контрразведывательных служб Великобритании. и Дефензиве [3] Контрразведка и политическая полиция в Польше 1918–1939 гг. стоят такие же.

Лечь. Заснуть. Проснуться через полчаса другим человеком: с холодной головой и чистыми руками.

Надя поднялась, прошлась по комнатушке. Приложила руку к рёбрам слева. Тишина. Кивнула и, не дождавшись ответа, вышла в зал. Равнодушно пропустив одинаковые двери, дёрнула чугунную ручку-кольцо камеры хранения.

– Ячейка восемьдесят шесть, – сказала молодому плечистому парню, снимая и отдавая пистолет. На это задание с оружием нельзя.

Конечно, удобно идти, зная, что сердце дожидается тебя в спецконтейнере на минус пятом. Можно не бояться пули в грудь, можно быть чуть-чуть смелее. Но… выстрелить могут и в голову, и в живот. Так что глупо прилагать столько усилий лишь для защиты жизни. Агрегат даёт нечто большее…

Чекист с короткой стрижкой, в чёрной кожаной куртке – не поймёшь, мужчина или женщина – поднялся наверх. Толстая дверь плавно отворилась, и показалась улыбка воробья. Кивнул, но Надежда Петровна обратила на него столько же внимания, сколько на тумбочку. Были дела поважнее. Сердце тикало в контейнере спецхрана, отсчитывая секунды. Через десять дней товарищ Зинина спустится снова на минус пятый и пройдёт обратную процедуру. Или умрёт, если не успеет вернуться.

До отправления поезда почти сутки, но этого очень мало. Надо ещё раз поднять досье на Николая Семёновича, его соратников и возможных союзников, снова просмотреть Гришины парижские материалы, адреса, письма. Пусть она всё это знала наизусть. Сейчас будет изучать заново, оценивать другими глазами.

…В 1898 вошёл в состав РСДРП, после II съезда партии – меньшевик… депутат III и IV Дум… масон… образован… голосовал против военных кредитов… содействовал успеху переговоров… член редколлегии «Рабочей Газеты»… поддерживал курс Временного правительства… предлагал войти в правительство эсерам… осторожный… обращался за помощью к кронштадтцам… на посту председателя Петроградского Совета РСД его сменил Троцкий… уехал в отпуск в Грузию и более не возвращался… революцию категорически не принял… в 1918 председатель Закавказского сейма… ходатайствовал о признании де-юре независимости Грузии… соглашался на протекторат Великобритании или Франции… опасен… живет в Лёвиль-сюр-Орж, близ Парижа…

Многое Надя знала и так. С Николаем Семёновичем виделась несколько раз, но не общалась. У неё было много друзей-меньшевиков. Поправила себя: соратников. Вообще, про Карло сама могла бы Гришке порассказать. Среди меньшевиков она такая же своя, как и среди большевиков.

Платье обвивалось вокруг ног, с непривычки мешая идти; тугой лиф давил. После кожанки и брюк Надя чувствовала себя не в своей тарелке. Вокруг шныряли мешочники, вертелись фраера, дородная тётка с выводком детишек кудахтала над барахлом. Надя растворилась в гомоне, превращаясь в серую мышь. Проще простого слиться с толпой – делай то, что другие. Она шла в людском потоке, и даже малолетки-карманники не задерживали на ней взгляд.

Возле обтрёпанного поезда, уходящего в Европу, народу было меньше. Пассажиры стояли чинно и спокойно, не суетясь над чемоданами, уложенными на тележки носильщиков. Да и пассажиры совсем другие.