Алекс Бор - Историкум. Мозаика времен [Сборник]

Я не слишком надеялся. Случай сложный. И уникальный. С одной стороны, можно благодарить начальство за подобные щедроты, а с другой – рвать на себе волосы за произошедший кризис. Прозренец такой силы вряд ли сохранится до завтра и уж тем более – до послезавтра. И ещё меня тревожила судьба Альгирдаса.

– С ним всё в порядке, – сказал Прозренец. – Вы ведь о лейтенантике беспокоитесь?

Он оторвался от разглядывания фотографий и смотрел на меня.

– Да. Беспокоюсь.

Он выпрямился. Провёл пальцем по пистолету.

– Я его всего лишь оглушил и связал. Минимум повреждений. Максимум неудобств.

– Спасибо.

– Хорошие фотографии, – показал на стол. – Разные годы. Детство. Отрочество. Юность. Разные места. Люди. Такое ведь не подделаешь? Как это – фотомонтаж? – Он свёл и развёл два пальца. Будто ножницами резал.

– Это не фотомонтаж. Это действительно вы. А в папке – ваша настоящая биография. Настолько полная, насколько удалось собрать за ограниченное время.

– Комитет, – сказал Прозренец. – Фирма веников не вяжет. А зачем?

– Зачем собирали? – Он кивнул. – Чтобы узнать, с кем имеем дело.

– На тот почти невероятный случай, если я в самом деле из будущего?

– Нет-нет, совсем не так. Это как приступ. Понимаете? Приступ прозрения. Он длится не очень долго. Зависит от многих факторов, самое главное – от глубины. Мы так это называем – глубина. То есть на какое время вперёд прозренец может вспоминать. А также – сохраняется ли в нём память о прошлом…

– Я всё помню о прошлом, – сказал Прозренец.

– Не всё… то есть я думаю, что не всё. Особенно плохо – своё ближайшее прошлое. Что вы делали вчера?

Он помолчал. Взял фотографию со стола. И рассматривал её с преувеличенным вниманием.

– Школьные годы чудесные, – почти пропел. – И кому интересно, что было вчера? Но самое смешное знаете в чём?

– В чём?

– Я и правда ничего этого не помню. Ни вчера. Ни двадцать лет назад. Вернее, помню, конечно же, помню! Трудные времена, но счастливые. Даже на фотографиях себя узнаю. Но моя память никак не соотносится с биографией этого человека. Никак.

Он закрыл глаза. Прижал веки пальцами.

– Там есть ваша автобиография. Почерк узнаёте?

Прозренец вздохнул.

– Самое простое – объяснить всё это глупой подделкой. Представить некую ещё более фантастическую ситуацию, чем она есть на самом деле. Например, что я не единственный человек из будущего, с которым вы сталкиваетесь.

– Не… – начал было я, но он предостерегающе поднял ладонь.

– Помолчите. Только молчите. И я такой не один. Тогда у вас должна быть налажена служба по выявлению и перехвату таких, как я. Нейтрализация. Переубеждение. А заодно – выкачивание информации о том, что произойдёт. И такие папочки. Заготовки. Очень убедительные.

Мне стало его жалко. Его мир рвался в клочья, а он пытался его спасти, накручивая на первую самогипотезу дополнительные эпициклы, которые просто обязаны исправить возникающие противоречия и неувязки. Самое печальное, что так и должно происходить. Обязано. Человеческая психика чудовищно инерционна. Её не сбить с накатанного пути какими-то там фотографиями и автобиографиями. И не в этом цель. Моя задача – не вывести его из состояния прозрения, а наоборот – погрузить в ещё более трудное состояние непреодолимого конфликта между его будущим и прошлым. Другого выхода он мне не оставил. Вполне возможно, что это и не выход. Совсем не выход.

– Вы знаете, что такое пустошь? – Прозренец стоял передо мной. – Не слово, а то, что оно будет значить лет через тридцать?

– Нет, – сказал я.

– Как же так? Вы же историк? Вы всё знаете о том, что произойдёт?

– Мы всего лишь археологи – довольствуемся тем, что попадает нам в руки. В общих чертах. Плюс некоторые детали.

– Понятно. Так вот, пустошь – это пустошь, пустое место, огороженное колючкой и вышками с пулемётами. Гениальное изобретение. По самоуничтожению. Всего-то нужно огородить место и загнать туда людей. Без всего. Без бараков. Без еды. Без одежды. И наблюдать, что произойдёт дальше. Уверен, никто даже не подозревал, что произойдёт, когда люди вдруг понимают – им предстоит умереть. Вот так. Даже без помощи расстрельной команды. По сравнению с этим ужасом газовая камера покажется верхом милосердия. Наверное, практическим психологам показалось бы, что такая масса людей должна впасть в апатию и просто сдохнуть от голода, холода, болезней, перегрызть себе вены, задушить своих детей… Не знаю. Не могу представить.

Он говорил спокойно. Но это было спокойствие того рода, что предваряет взрыв. Я хотел, но не мог его остановить. Если хотел жить. А я хотел. Кто же не хочет?

– Никакого покоя. Никакого умирания. Щёлк, и эта человеческая масса превращается в ад. Может быть, в ад. Не знаю, в аду не был, но куда там до нас чертям с их котлами и даже Данте с его злыми щелями. И даже дурацким зомби с их жаждой человечины. Мертвецы не способны на то, на что способны живые. И я в этом аду. Единственный нормальный. Вы тут про сумасшествие толкуете. И не понимаете, до какой степени я хочу оказаться сумасшедшим! Первое время я именно так и думал – галлюцинации. Предсмертные видения. Мытарства. Меня пожирает заживо мой ближний, а я грежу. Ещё мгновение, и всё исчезнет. И не будет ни рая, ни ада, потому что после такого единственная награда нам – пустота. Награда… – Он вытер рот. – Награда нашла героя… вы на машине?

Внезапность перехода не оставила времени на выдумки.

– Да, – сказал я.

– Где она стоит?

– На площади перед зданием. А зачем…

– Вы ведь не верите, что будущее можно и нужно изменить? Сейчас я вам покажу, как это сделать.

– Нет, постойте, там внизу…

Прозренец усмехнулся. Показал пистолетом на дверь.

Какие же здесь тугие ручки. И тяжёлые двери. И длинные коридоры. Очень пустые длинные коридоры. Мне не хочется, чтобы так получилось. Это неправильно. И пистолет, который тычется в поясницу, я готов ему простить. Прозрение слишком тяжёлое испытание. Немногих выживших в прошлом называли великими пророками. Хотя всё их величие состояло лишь в одолении огромной социальной силы, направленной на уничтожение таких, как они. В любой форме. В любом виде. И когда обычный советский школьник пишет в дневнике о том, что должно произойти в самое ближайшее время, он не воспринимает это как тень будущего, определившего неизбежное настоящее. Для него это всего лишь продукт его рациональных размышлений. И только после войны будут ломать голову – как из столь скудных источников безвременно погибшему гению удалось столь точно предсказать ход войны. Но в том-то и дело, невозможно предсказать историю, её можно лишь изучать. И подготовиться к ней. Иначе вас сомнут.