Алекс Бор - Историкум. Мозаика времен [Сборник]

– Обязательно, не волнуйтесь.

– Как у вас всё легко. – Прозренец покачал головой. – Тут и молоко, поди, в треугольных пакетиках?

– Хотите?

– Хочу! И чтоб именно в треугольном.

Альгирдас шагал неприкаянно по коридору. Я вышел и прикрыл дверь.

– Молока хочет в пакете.

– Нельзя ведь ему, – сказал Альгирдас. – И врач предупредил. И курить вы ему зря разрешили.

– Всё равно, принеси. Он и пить-то не будет. Так, посмотрит. Сам понимаешь, как это у них.

Альгирдас посмотрел на часы:

– Мои сейчас уже на обед ушли. Придётся самому добежать до молочного. Справишься?

– Хорошо вы тут в Комитете живёте, – усмехнулся я. – На обед ходите.

– Так ведь воскресенье.

Прозренец сидел в кресле и крутил настройку «Спидолы».

– Вражеские голоса хочу поймать, – сказал он, – а как переключить – не помню. У меня такая же была. Почти такая же.

– Сбоку переключатель, – сказал я. – В окошечке диапазон виден.

– А, точно! ВЭФ – это фирма. Не то что китайское барахло. Лучше бы они термосы продолжали делать. И на Мао молиться. Он ведь ещё жив? Великий кормчий?

– Болеет, – сказал я и сверился с таблицей. – Сейчас молоко вам купят.

– Отсюда всё воспринимается по-другому, – Прозренец нашёл волну, откуда из-за занавесы помех доносилась музыка. Неразборчивая. – Даже ненависти почти не осталось. И страха. И отвращения. Ко всей этой интеллигенции-гегемону. Представляете? При советской власти пролетариат считался гегемоном, на заводе работал, приёмники собирал, чугун лил, а прослойка его обслуживала. Растущие культурные потребности. А потом, как сама в гегемоны пролезла, оказалось, что у неё не потребности, а непотребства сплошные.

Зазвонил телефон. Против всяческих правил. Мне не хотелось брать, но Прозренец морщился от каждого нового треньканья. Я подхватил аппарат и оттащил на подоконник, снял трубку.

– Нестор, ты? – спросило смущённое начальство.

– Да, – подтвердил я. – Слушаю.

– Хотел узнать, как дела.

По всем расчётам он сейчас должен был лежать на косе и греться в последних лучах уходящего лета. Но надо же, беспокоится. Я-то работаю.

– Слушает радио, – сказал я, покосившись на Прозренца. – Фаза один в пике.

– Ага, – перешло на шёпот начальство, – я тут в кафе завернул. Воспользовался служебным положением – телефон попросил. Представляешь, на всём пляже и ни одной телефонной будки.

Пришлось выслушать историю о том, как начальство воспользовалось служебным положением.

– Вы у корабля расположились? – прервал я.

– Солнца мало, – невпопад ответило начальство. – И вода холодная.

– И вообще, понедельник начинается в субботу, – подхватил я. – Так что у меня на календаре уже вторник, шеф.

Начальство помолчало. И решило.

– Хорошо, завтра точно можешь взять отгул. Если с отчётом успеешь.

– Тут ведь не от меня одного зависит. Комитет запросы сделал, – я опять покосился на Прозренца, но тот что-то слушал, прижавшись ухом к приёмнику.

– Ты главное своё дело сделай, а на летучке в горкоме я доложу. Добро, – и повесил трубку. Как всегда внезапно. Без церемоний, словно ему надоело разговаривать.

По дорожке возвращался Альгирдас с авоськой, полной пакетов. Я вернул телефон на стол.

– Джаз – это прекрасно, – заявил Прозренец. – Вот чего мне не будет хватать здесь. Сонн Ролинз, Чарли Паркер, знаете ли. Хотя, говорят, польский джаз в это время тоже очень ничего. Надо попробовать. Самое смешное знаете в чём?

– Не знаю.

– Для некоторых возможность свободно и в любых количествах слушать джаз стало главным преимуществом Большой Перемены. Представляете? Страна в руинах. Инфляция… вы знаете, что такое инфляция?

– Рост цен.

– Ха, рост цен! Нет, вы не знаете, что такое инфляция. И неплатежи. И бартер. А они радуются и нахваливают – вот, теперь джаз звучит со всех сторон! Хочешь Майлза, а хочешь – Гарбарека. Я им – ребята, вы что же делаете? Неужели это важнее, чем страна? Я сам джаз обожаю, но если поставить вопрос ребром – или-или, – то выбор очевиден. Возвращайте «железный занавес» обратно и наслаждайтесь звуками эстонских джазменов. Сегодня слушаешь ты джаз, а завтра родину продашь. Сегодня носишь адидас, а завтра… – Прозренец замолчал.

Судя по всему, начиналась вторая фаза. От эйфории к депрессии. И смертоубийствам. Но тут в дверь деликатно постучались. Молоко принесли. То самое, в пакетах.

Альгирдас даже перевыполнил план – кроме литровых пакетов молока купил пару маленьких – со сливками. Прозренец брал треугольники в руки, вертел их, читал надписи. Кажется, мы ещё на первой фазе посидим.

– Что-то ещё? – Альгирдас накручивал на кулак авоську.

– Стаканчик бы, – попросил Прозренец.

– Но…

– Налей, – сказал я. – Под мою ответственность.

Прозренец долго смотрел на стакан со сливками. Даже на просвет. Нюхал. Подносил к губам, но затем отстранялся. Вернул стакан на стол.

– Потом. Пока не хочется.

Альгирдас вздохнул с видимым облегчением. Вызывать сюда ещё и дежурного врача ему не хотелось.

– Новости есть? – спросил я.

– Ждём, – ответил Альгирдас и вышел.

И не дождёмся, проговорил я про себя. Комитет – организация серьёзная, никто не спорит, но чтобы в воскресенье связаться с Краснодаром, а оттуда – до этого самого колхоза-миллионника, опросить жителей и прочая, прочая – до вечера вряд ли уложатся. А ведь Краснодар – только одна ниточка. Причём самая ненадёжная.

– Вы знаете, я ведь даже детей не хотел заводить, – вдруг сказал Прозренец. – Потому что чувствовал – всё равно плохо кончится. И я ничего не смогу сделать. Ни защитить, ни спасти, даже свалить не смогу. Не умею я этого. Не приспособлен. Не вписался в Перемену, как у нас говорили. Может, они поэтому такими выросли – угрюмыми, злыми? Никогда не понимал других родителей, которые хвастали своими замечательными отпрысками. Мои мне казались самыми обычными. Не лучше других. Совсем не лучше.

Прозренец задремал. Вполне ожидаемая реакция. Это даже хорошо. Небольшая передышка для меня. Беседа изматывала. Тут начальство одним днём отгула не обойдётся. Тут премией пахнет. За особые условия труда. Я опять присел на подоконник и закурил. Что-то беспокоило, но причина для беспокойства не отыскивалась. Морщить лоб, тереть его ладонью, как лампу Аладдина, в надежде вызвать джинна озарения, бесполезно. Во всяком случае у меня так никогда не получалось. Нужно ждать. Просто ждать, пока мысль соизволит дозреть и проклюнуться.

Стряхнув пепел за окно, я принялся рассматривать Прозренца. Ничего необычного, человек как человек. Джинсы, цветастая рубаха с большим воротником, часы с дурацким ремешком, к которому по моде присобачен крошечный компас из пластмассы, никуда не показывающий, на ногах сабо. Редеющие волнистые волосы с длинными баками. Обычный человек семидесятых. Встретишь на улице и мимо пройдёшь, не задержав взгляда. И ведь когда-то такое считалось даром божьим. Потом болезнью. Затем вообще синдромом. Надежно описанным и хорошо диагностируемым. Синдром Федотова. Что-то там с серотонином. То ли избыток, то ли недостаток.