Алекс Бор - Историкум. Мозаика времен [Сборник]

Но не будем спешить с выводами. Ещё со времён своей добровольной «миссии» я усвоил, что, когда имеешь дело с мясом, нет ничего прочного, истинного и постоянного, святость и грех можно отыскать в самых неподходящих для этого местах, доверять нельзя даже самому себе, а любовь и ненависть ходят рука об руку.

Итак, с чего бы начать своё нисхождение ? Да всё с того же. Меняется мир; методы не меняются. Уже достаточно давно я вывел для себя следующую формулу: всеведение без всемогущества обрекает на недеяние; всемогущество без всеведения обрекает на бандитизм. (Добавлю в скобках: всеведение плюс всемогущество – это уже диагноз.)

Кажется, какой-то гангстер со Старой Земли сказал: «С помощью доброго слова и револьвера вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом». Верно подмечено. Добрых слов в любом человеческом языке не так уж много, и они быстро заканчиваются. Патронов (образно выражаясь) гораздо больше. А если учесть мою способность к синтезу – неограниченное количество.

Свой мясной имидж я сохранил, решив, что эскиз от такого мастера, как Леонардо, вполне заслуживает ношения и, главное, соответствует предстоящей работе. Правда, пришлось подогнать костюм и оружие под эпоху, а также проработать физиологические детали, которыми гений пренебрёг то ли ввиду занятости, то ли пребывая в расстроенных чувствах.

Кроме того, он не посвятил меня в подробности истории, приключившейся с его… ну, вы поняли. А подробности оказались такими, что могли окончательно отравить моё пребывание в юдоли скорбей. Стало ясно: предстоит не просто ковыряться в дерьме, но ещё и делать это долго и кропотливо.

Справедливости ради надо сказать, что были и хорошие новости. Призрак нового варварства бродил по Европе, а для меня это отрадное зрелище. Слишком уж зарвались человечки предыдущего эона; гордились информационными сетями, насиловали природу во все отверстия и насиловали собственное естество; тупым стадом тащились по дороге в ад, некоторые добирались первыми, ненадолго возвращались назад и рассказывали, что к чему, однако это никого не испугало…

Я стоял посреди базара – на удивление тихого. Это был верный признак того, что пар на исходе. Торговля угасала; насколько я успел заметить, преобладал натуральный обмен. Вдруг я увидел, что меня манит к себе грязным корявым пальцем какой-то нищий, просивший подаяние между лавками молочника и мясника. На нём были самодельные тёмные очки из проволоки и осколков закопчённого стекла. Я сомневался, что он слепой, пока не подошёл, не снял с него очки и не увидел пустоту в глазницах.

– Самаэль! – прошептал он радостно. – Ты пришёл покарать их?

Мне это не понравилось. Свою теперешнюю работу я предпочёл бы выполнять без огласки – по крайней мере на данном этапе. Единственное, что утешало, – больше никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Только мясник смотрел с вялым неудовольствием: дескать, что ты, сука, товар загораживаешь? Давай нищему монету и отваливай!

Пришлось присесть и спросить в самое ухо:

– Откуда ты знаешь, что это я?

– Ты, ты! Я чувствую твой огонь. Ты горячий, как молния. Ты светишь в моей темноте – первый свет, что я вижу за много лет! Значит, пророчество сбывается. Испепели их всех!

Многовато поручений для одного дня, вы не находите? Мне тоже так показалось. И ещё эта болтовня о пророчестве. Молва иногда помогает, а иногда мешает – причём как хорошая, так и дурная. В любом случае имелся повод познакомиться с нищим поближе. Собственно, в том, что так заговорил первый же встреченный мной убогий, не было ничего удивительного. Совпадения всё ещё случаются. Иногда третий глаз открывается взамен двух утраченных. Да и я, честно говоря, был особенным мясом на тонкий нюх.

– Пойдём со мной, – сказал я всё так же тихо.

– Куда? – Этого он, похоже, не ожидал. И слегка струхнул.

– В какое-нибудь тихое место. Расскажешь мне о пророчестве.

Его энтузиазм начисто пропал.

– Ну что ты? – сказал я ласково. – А как же свет в твоей темноте?

– Ты… – залепетал он, – ты слишком близко. Мне душно… Изыди!.. Задыхаюсь…

Он и впрямь провёл своими когтями по горлу, до крови раздирая кожу. Хороший артист? Вряд ли, хотя не исключено. Так часто бывает с ними: взывают к нам о помощи и заступничестве, но не переносят нашей близости, если каким-то чудом кто-нибудь является по вызову.

Он мне надоел. Пришлось заставить его подняться и на некоторое время заклеить ему пасть, чтобы не орал. Я уже не впервые видел, как плачут, когда плакать нечем. Смотрел бы и смотрел, но надо было работать. Я повернулся и пошёл прочь. О слепце пока можно было не беспокоиться – если он и впрямь видит третьим глазом, пусть идёт на свет; если не видит, тогда и говорить не о чем.

Я уже понял, что без шума не обойдётся. Мясник хотел что-то вякнуть, но раздумал, когда наткнулся на мой взгляд. Он сунул красные волосатые руки под прилавок, на котором был разложен натюрморт в лиловых тонах из костлявого мяса, и достал дробовик. Для такой массивной туши он двигался достаточно быстро. Кстати, другие лавочники тоже. Но не быстрее, чем я.

Моя первая пуля попала мяснику в брюхо и отбросила его на колоду, в которую был воткнут топор. Заряд из обоих стволов дробовика проделал дыру в тонкой дощатой стене лавки. Кажется, немного картечи досталось молочнику – во всяком случае, с той стороны стрельбы не последовало. Зато другие идиоты расстарались вовсю. Ими двигал извращённый корпоративный дух. Видимо, они подумали, что кто-то решил прибрать к рукам их вонючий базар. Если бы хоть один из них попросил меня: «Самаэль, возьми меня с собой», – я показал бы ему, как велик мир на самом деле, я взял бы его в странствие, которое бедняге не могло даже присниться, я вдохнул бы в его ничтожную жизнь ярость и счастье запредельной силы, научил бы магии, отодвигающей смерть… но они, эти жалкие торгаши, держались за свои лавки, за своё мясо, за свою темноту. Я отправлял их туда одного за другим, не испытывая ничего, кроме сожаления.

Не нуждаясь в рекламе, я изображал из себя обыкновенного бандита. Помимо всего прочего, это означало, что в меня попадали пули и картечь. Мне даже было любопытно вспомнить, каково это – испытывать боль. И я разрешил своему мясу чувствовать . Я шёл сквозь огонь, поглощая модифицированной плотью раскалённый металл и осознавая, что это только начало. Слепец плёлся за мной с перекошенным лицом. Думаю, в ту минуту он мало что соображал и двигался исключительно под моим влиянием. Я начинал ему сострадать. Как ни крути, у меня был иммунитет против свинца, а у него – нет.

Наконец мы убрались с базарной площади, и стрельба вскоре затихла. Желающих преследовать меня на узкой улице то ли не нашлось, то ли попросту не осталось. Я спрятал оружие, чтобы не возбуждать обывателей, и приостановился, поджидая нищего. Обращала на себя внимание его странная походка. На нём не было ни царапины, если не считать тех, что он нанёс себе сам. Это никакое не чудесное спасение, а старая игра смерти, и радоваться на месте нищего мог только глупец. Он и не радовался. Он чуял, у кого теперь преимущественное право и кто возьмёт своё, когда партия наскучит. Так что я стал для него чем-то вроде талисмана, и он пересмотрел своё отношение ко мне.