Олег Касаткин - Да здравствует Государь! Три книги в одном томе

Георгий с благодарностью поцеловал актрисе руку и поднялся.

– Уже поздно… – Завтра вероятно мне еще предстоит закончить дела – да и вам тоже наверное надо отдохнуть.

– И… это все? – изумленно и как-то жалобно пробормотала Ольга – и он понял о чем она.

– А вы… хотите ? – чуть помедлив, спросил Георгий.

А потом вдруг решительно начал расстегивать на ней лиф. – Ваше Величество… – прошептала Ольга с видом смиренной рабыни стягивая платье с плеч…

– Да, дуэнья! – Георгий привлек ее к себе.

Теперь – на закате жизни – по прошествии не лет и даже не десятилетий – по смене эпохи – я могу наконец разрушить печать молчания сковывающую мои уста с прошлого – уже далекого – века. Да – Его Императорское Величество Георгий Александрович был со мной той ночью во Владимире как мужчина с женщиной.

Собиратели сплетен и старых анекдотов могут торжествовать и с полным правом добавить еще одну скабрезную страницу в собрание своих скабрезностей – мне решительно все равно. Онушел туда, где нет земной суеты, да и я скоро дам отчет о своей жизни пред Божиим судом.

Почему? Любила ли я его? Нет – и к лучшему… Любить монарха, а тем более такого монарха – это может и высшее счастье, но и тягчайшее испытание. Так уж сложилось – но русской женщине невозможно, немыслимо отказать государю русскому. И дело не просто в титуле или знатности – хотя я знала артисток что с презрением отвергали горы ассигнаций и стотысячные бриллианты от богачей – поклонников, но готовы были развлекаться с обнищалыми бароном или графом – за одно прикосновение к высшему сословью… Но и не поэтому… Можно было отказать французскому королю Галантного века, любому из государей Европы, или президентов, великому князю… Даже наверное турецкому султану – коль честь ставишь выше жизни. Но не царю… И я хранила эту тайну – хотя о ней говорили открыто – и за моей спиной и в глаза. Ни своим мужьям – которых у меня как все знают было трое, ни детям, ни моей племяннице, ни самой близкой подруге Марии Николаевне Ермоловой я ее не открыла. Говорят, что слава императорской метрессы мне помогла в моей карьере. Не спорю – так видимо и было. Но не разу за пять десятков лет – слышите – ни разу! – я не обращалась к Георгию Александровичу с какой-либо просьбой…

Ольга Книппер-Мордвинова «Жизнь в огнях рампы» Киев. Изд-во «Мельпомена». 1959 год

Медленно приблизился поезд. Паровоз выпустил облака пара, окутавшие перрон. Через полминуты пар рассеялся. Затем открылась вагонная дверь. По ступенькам осторожно сошел высокий худощавый молодой человек в тулупе и надвинутой косматой папахе.

За ним следом появился офицер в длиннополой шинели и башлыке, быстро, исподлобья оглядевшись.

На перроне Финляндского вокзала уже стоял наготове караул. Могучего телосложения бравый офицер в полной парадной форме лейб-гвардии кирасирского полка Ея Величества, сбоку которого маячил Карл Федорович Багговут – управляющий Гатчинским дворцовым правлением и комендант города – почтенный старец, генерал от инфантерии.

Кирасир чеканным строевым шагом с обнажённым палашом двинулся вперед… Подойдя вплотную, офицер, лихо взмахнув сверкнувшим клинком, отсалютовал чем вызвал мимолетное напряжение на лице офицера.

– Ваше Императорское Величество! Почётный караул войск Гатчинского гарнизона по случаю вашего приезда построен! Начальник караула капитан Осмоловский!

– Вольно, господин капитан, – прозвучало из под папахи.

Голос звенел усталостью – и одновременно облегчением.

Георгий прибыл домой…

Дальше был путь в карете на полозьях по обледенелому булыжнику Большого проспекта – временами ощутимо потряхивало.

Дорога была достаточно долгой – но замерзнуть не успел – взятая вместо шинели медвежья доха грела отменно.

И вот он в своих – точнее царских – апартаментах.

…Государь всея Руси обеим рукам опираясь в подоконник созерцал раскинувшийся за стеклами вид.

Из окон Гатчинского дворца открывался изумительный по строгости, по какому то печальному величию пейзаж. Снег отливал перламутром в лучах закатного солнца, заиндевелые деревья казались нарисованными искусным мастером на холсте. Да сам этот дворец при всей внешней простоте – с его великолепными залами, павильонами, лепкой, барельефами, штофом, гобеленами, наборными паркетами и резьбой – тоже производил впечатление высочайшего образца искусства.

Главный корпус с двумя полукружиями галерей соединявшийся с трехэтажными квадратными крыльями – каре по углам которых – трехъярусные восьмигранные башни, примыкающие к галереям. Все смотрелось одновременно и изящно-закончено и основательно.

Право же стоило надолго оставить родные пенаты чтобы оценить их красоту. Совсем рядом вроде с Питером – но все таки какая разница – угрюмоватые каменные громады под серым всегда почти небом затянутым облаками и низкие берега там – и холмы и рощи, а над ними – чистая синева – здесь. Это все выглядело очень гармонично, как картина старого мастера, и даже легкая тень меланхолии не портила пейзаж.

… Прогуливаясь по дворцу (флигель-адъютант держался позади) он оглядывал знакомые с детства стены.

Здесь вырос он, его братья сестры – в небольших комнатах похожих чем то на каюты – под присмотром отца и матушки. Тут в Арсенальном корпусе они играли в бильярд, в пятнашки, в «лаун-теннис»; в мяч… По коридорам огромного дворца катались на велосипедах.

Младшенький – Михаил с удовольствием играл тут с сестрами и дочерьми служителей в куклы…

Тут царские и не только дети стряпали, столярничали, мастерили кукол для своего театра, шили им костюмы. Тут для игрушечных военных баталий клеили солдатиков.

Зимой устраивали прогулки в санях с гостям из Петербурга, заезжали на придворную ферму – пить кофе и чай со свежим сливками… Перед дворцом «катали болвана» или как еще говорили – снежную бабу – да такого большого размера что уходило несколько дней. Всей семьей работали в парке – счищали снег, рубили деревья, жгли костры, запекали яблоки и картошку. На озерах заливали каток – самой большой любительницей коньков была матушка. А потом играли в снежки… В этих снежных баталиях с большим удовольствием принимал участие и государь… «Видел императора в Гатчине – в своем тулупе и треухе он показался мне дворником игравшим в снежки с барскими отпрысками» – вспомнил он запись из чьего то дневника скопированную любопытными жандармами. Подловатое ехидство ничтожеств… Гадкое вдвойне, ибо исходит от тех кто взыскан милостями тайно охаиваемых. А что интересно подобные личности пишут про него?