Патрик Дункан - Дракула против Гитлера

«Почему не остался в машине?», спросил он. Я не был готов к этому вопросу, и мысли мои заплясали чечетку в поисках подходящего ответа. Меня спас Ван Хельсинг.

«Мы не любим ходить ночью одни», заявил профессор. «Я оказывал помощь нескольким вашим солдатам, и партизаны очень недовольны этим. Я опасаюсь за себя

и свою дочь».

«И вы думаете, вот этот вас защитит?» Ефрейтор насмешливо на меня посмотрел. Я ощетинился слегка, но сумел сдержать себя каким-то сверхчеловеческим усилием,

я даже не ожидал, что обладаю таковым.

«Что в чемодане?», спросил другой.

«Весьма малоприятный инструментарий моей прибыльной профессии», ответил Ван Хельсинг. Ефрейтор озадаченно нахмурился.

Сержант вернул Ван Хельсингу документы и махнул нам рукой, чтобы мы проходили.

Когда мы отошли на достаточное расстояние, когда они уже не могли нас слышать, Ван Хельсинг повернулся к Люси: «Напрасно их злить? – ничего хорошего для

нашего общего дела это не даст», сказал он. «А лишь на короткое время даст почувствовать свое превосходство, а то и заносчивость. Мы должны казаться им

безобидными».

«Они видят только мои сиськи», усмехнулась она презрительно. «Для них я уже поэтому безобидна».

Я был шокирован ее пошлостью. Как все эти противоречивые черты характера уживались в одном и том же существе? Очаровывающее заигрывание, а затем сразу

же следом за ним агрессивная враждебность. Она напомнила мне героиню стихотворения Байрона:

Она идет во всей красе –

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены.

[«Еврейские мелодии», перевод С.Маршака; более точный перевод:

Ее походка прекрасна, как ночь

Безоблачного края и звездного неба;

И все лучшее, что есть в темном и светлом,

Сливается в ее облике и в глазах ее]

Такая очаровательная, милая внешность, а язык как у хабалки.

Проблуждав еще некоторое время по лунному лабиринту переулков и узких улиц, мы, наконец, добрались до места назначения. Это было небольшое ателье; надпись

на консервативного вида позолоченной вывеске на витрине скромно гласила: «Михай. Превосходного качества мужские модные костюмы на заказ».

Ван Хельсинг оглядел улицу в обоих направлениях, на предмет слежки. Никого не увидев, он открыл дверь и поспешно провел нас внутрь.

Внутри ателье стояло множество полок из темного дерева, из которых торчали рулоны различных тканей, а также витрины с рубашками и галстуками. Галстуки

представляли собой единственное яркое пятно в этом ателье, а ткань, лежавшая на квадратных полках в шкафах, была серого, коричневого и черного цветового

спектра, который придавал всему ателье подлинно мужскую, но мрачноватую атмосферу. На манекенах висели по виду очень хорошо скроенные и пошитые пиджаки,

если не сказать даже больше – весьма модные.

Над дверью зазвенел колокольчик, известивший о нашем приходе, и нас встретил мужчина небольшого роста. Меня представили ему, это был щегольски одетый господин,

рекламировавший свою продукцию в красивых и удобных домашних брюках и жилете из ткани в ёлочку. Это и был Михай, владелец ателье и лучший портной в Брашове.

Его тонкие «карандашные» усики были необычайно прямыми, словно нарисованными по линейке, кожа белоснежной, как живот у лягушки, а прилизанные бриллиантином

волосы – черными и блестящими, как еще не высохшая краска.

Профессор Ван Хельсинг представил меня только как англичанина, и Михай этим вполне удовлетворился. Из-за бедер отца выглянул сын Михая – мальчик лет восьми,

миниатюрная копия отца, только без усов.

Профессор наклонился, обратившись к мальчику:

«Как твой аппендицит, Тома?», спросил он.

«Ужасно». Ребенок театрально схватился за живот. «У вас есть какие-нибудь для меня лекарства?»

«Да», сказал Ван Хельсинг и достал из кармана лакричную палочку – конфету из корня солодки. «Но ты не должен принимать это до ужина».

Владелец провел нас к примерочной – крошечной комнатке размером с телефонный киоск, с зеркалами с трех сторон от пола до потолка, чтобы клиент мог как

следует полюбоваться своим новым нарядом. Поднявшись на невысокую деревянную платформу, Михай протянул руку и дотронулся до светильника в крошечном шкафу

– до одной из тех старых медных подвесных ламп, которые переделали из газовых в электрические. При этом одна из зеркальных стен распахнулась вовнутрь,

а за ней оказалась лестница, ведущая вниз, в подвал.

Вслед за профессором и Люси я спустился вниз по бетонной лестнице. В центре подземной комнаты на проводе висела единственная голая лампочка, дававшая слабый

свет с множеством темных укромных уголков по сторонам. Рулоны ткани, банки с пуговицами, катушки с нитками на штекерных панелях и огромное множество самых

разных вещей и изделий, заполнявших полки, высившиеся от пола до потолка вдоль всех стен. В одном темном углу я заметил сложенное оружие, пять винтовок

Маннлихера [австро-венгерских] и ведро с патронами для них. У манекена с приколотой к нему бумажной выкройкой стояли, похоже, прислоненные к нему ствол

и опорная плита 60-мм миномета, а возле сложенных старых пожелтевших целлулоидных воротничков лежали гранаты французского образца.

Все, что нам было нужно, чтобы начать модно одетую революцию.

Под ярким светом лампочки примостился длинный стол, накрытый длинной широкой серой тканью в тонкую полоску с закрепленной на ней выкройкой уже на ткани.

Над ним плавали густые клубы сигаретного дыма, испускаемого тремя куряками, сидевшими вокруг стола. Одну из них мне представили как Анку, это была плотного

телосложения невысокая женщина с черными с сединой волосами в беспорядке и черными глазами, пронзавшими вас насквозь, злыми и недоверчивыми. Лицо ее было

изрезано глубокими морщинами, которыми ее цинизм по отношению к этой горькой жизни был запечатлен уже навсегда, как гравюра на дереве. Ее длинный изогнутый

нос и словно специально, для театрального спектакля, размещенные на видных местах бородавки только усиливали ее сходство со злыми ведьмами с иллюстраций

Артура Рэкема. Рядом с ней сидели двое на вид усталых от сражений молодых людей, которых мне представили как Павла и Фаркаша – самыми подходящими для них

позывными.

Павел был высоким, похожим на студента молодым человеком, с огромным нимбом курчавых волос и очками в черной оправе. Фаркаш был бледным блондином, худощавым

и хрупким, почти женственным парнем. Оба на вид были весьма измученными и изможденными, похожими на тех солдат, которых я видел вернувшимися из Дюнкерка.

Ван Хельсинг представил меня под моим псевдонимом и поручился за меня. Мы сели вместе с остальными вокруг стола.