Андрей Посняков - Разящий клинок [litres]

– И, знаете что, Денис Васильевич, любезный мой сударь… Хуже всего не с французами было, а с местными.

– То есть как это с местными? – удивился Денис.

Вильковский жестко поджал губы:

– С холопами, с быдлом… с поганейшим мужичьем! Этой сволочи Наполеон волю якобы обещал… Вот они и… Припомнили все свои обиды. Всех моих соседей свои же мужики пожгли! Пожгли и разграбили, куда там французам. Вот, Савелий Петрович Катков жил от меня неподалеку… граф… разорился, правда – карты, чего уж. Однако мужиков своих держал – вот! Чуть что – в батоги. Да без всякой жалости… С этим подлым сословием, мужичьем, только так и надо. Попробуй, слабину дай только… Сожрут! Я вот тоже… У меня тоже – не забалуешь! И не посмотрю, кто ты – баба, девка, вьюнош младой… Провинился – получи! Без всякой пощады… Эх…

Никифор Иванович злобно сверкнул глазами и потянулся к хлысту…

– Так что там с соседом вашим? – напомнил Давыдов.

– С соседом? А, с Катковым… Да ничего. Сожгли. Вместе с дочкой, супругой и управляющим. Заперли в доме и подожгли. Все мужики поганые, быдло! Эх, видать, мало он их строжил, мало лупил! Мне вот тоже огненного петуха пустить пытались… Хорошо – сыновья! Я, как овдовел, их сызмальства самолично воспитываю. Они и батогами, и… Славные парни – не таясь скажу! Да еще слуги… Я ведь как делаю? Стравливаю молодых да мальцов, пущай до крови дерутся… Как гладиаторы в римские времена! И развлеченье, и польза. Какие удалее да злее – под свое крыло беру. Учу, спрашиваю строго, но и кое-что позволяю, ага. Глянется кому какая юница… Так отчего ж? Мое же добро. Еще и денег даю! Оттого и служат они мне верно, аки псы. Вона, Денис Васильевич, гляньте-ка – позади скачут. Трое молодцов – Иванко, Тошка и Глян. За меня да сыновей моих – глотку порвут любому!

Дэну стало противно. Уж никак он не ожидал столь гнусной крепостнической исповеди… даже не исповеди – откровенного хвастовства! И как-то не хотелось больше что-то подобное слушать… однако собеседника-то несло! Впрочем, все ж таки немного Никифор Иваныч охолонулся. Вспомнил, вытащил из-под сиденья флягу да чарки:

– А не выпить ли нам, господин полковник, за скорую нашу победу?

Чего ж и не выпить? Тост-то был произнесен замечательный! А то, что произнес его гнусный рабовладелец-крепостник… Так кругом были такие! Такие уж стояли времена.

– За победу? Выпьем! Как не выпить?

Чокнулись. Звякнули на весь лес серебряные чарки. И тут же вдруг грянули выстрелы! Целый залп. И тут же, сразу же, выскочили из заснеженных кустов вооруженные бородачи в зипунах и нагольных полушубках!

Сверкнули палаши. Рявкнули ружья. Разом попадали в снег сраженные пулями слуги. И верному ординарцу тоже не удалось спастись. Сразу трое рванули к бричке… Помещик выхватил пистолет…. И получил нож в горло! Затрясся, захрипел и затих, исходя кровью…

Вскочив на ноги, Денис выхватил саблю…

– Не надо, господин полковник, – выкрикнул какой-то сероглазый парнишка со штуцером в руках. – Ведь пристрелим – и все. И кто будет французов громить? Эти, что ли? – юный разбойник презрительно кивнул на плененных сыновей только что убитого помещика. – Эти только с крестьянами могут воевать. Ну! Давайте сюда саблю и пистолет. И выходите из брички, господин полковник… Вреда мы вам не причиним.

– Мой ординарец, – исполняя требуемое, угрюмо промолвил Дэн. – Что с ним?

– Думаю, ранен… Его подберут, доставят в деревню… Вылечат! Мы не воюем с простыми людьми.

За всех разбойников почему-то отвечал именно этот парень. Самый юный… Впрочем… Давыдов присмотрелся внимательней… Тонкие черты лица, большие жемчужно-серые глаза, пушистые ресницы… вздернутый нос… Девчонка! Та самая… Племянница Марты!

– Вижу, вы меня узнали, – разбойница скривила губы. – Мы свяжем вам руки и завяжем глаза…

– И что потом?

– Для вас – ничего плохого.

Захваченных пленников разбойники (или восставшие крестьяне, тут уж не знаешь, как и сказать) повели по узкой лесной тропе. Мокрая – пополам со снегом – грязь хлюпала под ногами, влажные еловые лапы касались щек. Давыдов считал шаги и прислушивался. Однако разбойники шагали молча, да и пленные парни тоже не говорили ничего. Вернее, кто-то из них попытался… Судя по звуку – его тут же ударили, и весьма сильно. Что ж… объяснили вполне понятно.

Шагая, Дэн пытался разобраться – что же, черт возьми, произошло? Ведь это нападение… засада… да-да, именно засада… это ведь – на него! Ведь не зря эта чертова караимка (если она караимка вообще) следила за ним еще там, в доме… Значит, и Марта… Ну, чертова вдовушка!

Шли не так чтобы долго, но и не быстро – по прикидкам Дениса, где-то с час или около того. Потом послышались голоса – и мужские, и женские. Похоже, разбойников встречали… Кто-то сорвал повязку с глаз Дениса.

– Входите, господин полковник, – оглянувшись с крыльца, ехидно предложила девчонка. – Будьте как дома. Мы развяжем вам руки. Но предупреждаю – здесь совершенно некуда бежать. Это лес – настоящая литовская пуща, в нем полно волков.

Ага… напугала…

Тем не менее руки полковнику развязали, да и вообще, обращались вполне сносно, правда, особого уважения не выказывали. Поместили в убогой избенке, в горнице, с топящейся по-черному печкой и затянутым бычьим пузырем окном. Как успел заметить Давыдов, всего же изб было три. Две – убогонькие. И одна – настоящий богатый дом-пятистенок. Еще какие-то изгороди, хозяйственные постройки: всякие там амбары-овины… Деревня. Или, скорей – хутор. Зажиточный литовский хутор, затерянный в лесу.

Денис потянул дверь… Заперто! Ну да, еще сразу он заметил приделанный снаружи засов. Да и оконца маленькие… не пролезешь. Похоже, здесь, в этой избенке, держали пленников.

Эх, Денис, Денис, хвостом тебя по голове! Как же ты так глупо попался-то? Обрадовался… С Кутузовым сейчас… ага…

Но эти-то, эти! Судя по разговорам, это ж не литовцы. По крайней мере – не все. Православные русские люди. Крепостные мужики. Но ведь они любят свою родину. Россию! И все, как один, поднялись против захватчиков. Дубина народной войны. Так ведь учили в школе. И потом, в Академии. Так писал Толстой. Выходит, врал? Ну… не врал, но недоговаривал – точно.

Раздумывая, Дэн мысленно представил себя на месте простого крестьянского парня, крепостного, как большинство мужиков на Руси. Что для него Родина? Семья, деревенская церковь, рощица с речкой… «вот моя деревня, вот мой дом родной»… Так да… И жуткая нищета, и голод, и смерть, и тяжкий, невыносимый, неиссякаемый труд, не приносящий никакой особенной пользы. Это еще хорошо, ежели повезет с помещиком. А если не повезет? Попадется вон такой черт, как покойник Вильковский. И что тогда с Родиной? С отеческим дымом? Когда твоего батюшку секут на конюшне? Когда твоих младших братьев помещик проиграл в карты соседу? Когда твоей сестрой или любимой девушкой угощают пьяных гостей? Ведут в баню или на сеновал… или… Как тогда с Родиной? Прикажете любить?