Иван Оченков - Взгляд василиска [litres]

Впрочем, Людмила Сергеевна относилась к подобным слухам с крайним недоверием. То, что благородный спаситель, занимавший без остатка все её сердце и все ее помыслы, находится рядом, наполняло девушку удивительным чувством. Она не была восторженной дурочкой и прекрасно понимала, что ей не суждено быть с ним, и, поправившись, великий князь, скорее всего, и не вспомнит о ней на следующий день. Но быть рядом с ним, заботиться о нем, разве возможно большее счастье? А когда он поправится… Господи, да только бы он поправился! Да, она влюбилась, может быть, первый раз в жизни. Нельзя же, в конце концов, воспринимать за настоящую любовь то мимолетное чувство к лопоухому мальчику из их двора, ходившему в мужскую гимназию и танцевавшему с ней на новогоднем балу.

Однако заботы сестры милосердия не могли ограничиваться одним пациентом, и всякий раз к вечеру Людмила валилась с ног от усталости. Но нужно было еще обойти все палаты, проверить, все ли в порядке, и лишь потом можно было немного отдохнуть. Наконец все дела были закончены, и девушка в изнеможении присела на стул в сестринской. «Немного посижу», – подумала она и незаметно для себя провалилась в беспокойный сон.

Трудно сказать, сколько она спала, но, услышав совсем рядом шаги, мгновенно проснулась и, одернув платье и платок с крестом, вышла в коридор. В коридоре на нее немного обалдевшим взглядом смотрел слуга великого князя, некогда подравшийся с ее племянником. Кажется, его звали Иван. Вид у мальчишки в последнее время был неважный. В госпитале он появился почти одновременно со своим хозяином, прибежав из порта. Следом за ним приковылял старый матрос с георгиевским крестом на фланельке, и с тех пор оба они дневали и ночевали у кровати своего молодого господина. То, что он никак не может прийти в себя, вызывало у обоих такое неподдельное горе, что вид их мог вызвать жалость даже у привычных к виду страданий служащих госпиталя. Лихорадочно глядя на Милу умоляющими глазами, Ванька жалобно сказал:

– Барышня, сделайте божескую милость, пойдемте со мной…

– Что случилось, Ваня?

– Алексей Михайлович… тама… зовут…

– Да, конечно, пойдем… Погоди, что ты сказал – Алексей Михайлович очнулся?

– Да, пойдемте скорее!

– Господи, да что же это! Надо же доктора…

– Архипыч сказал, не надо доктора! – отрезал внезапно ставший серьезным кофишенк. – Раз вас зовет, стало быть, вас надо и звать.

– Он звал меня?

Смог бы кто сохранить хладнокровие, узнав о том, что любимый человек, находящийся при смерти, зовет его? Людмила Сергеевна тоже не смогла и опрометью бросилась в палату великого князя. Тому, похоже, действительно было лучше, и взгляд его, обыкновенно глядевший в пустоту, остановился на девушке вполне осмысленно.

– Ты пришла? – спросил он еле слышно.

– Могла ли я не прийти? – так же тихо ответила ему Мила.

– Я скучал…

– И я тоже…

Алеше было трудно говорить, взор его временами туманился, но им не нужно было слов, чтобы понимать друг друга. Так она и просидела рядом с ним, держа его за руки, пока он снова не забылся, но уже не тяжелым беспамятством, а спокойным сном, дающим отдых душе и телу и способствующим выздоровлению.

Наутро, когда делавший операцию его императорскому высочеству хирург Гюбюнет зашел проведать своего высокопоставленного пациента, он застал там удивительную картину. Славящаяся своей строгостью сестра Валеева сидела подле Алексея Михайловича и кормила его с ложечки крепким куриным бульоном. Пациенту, очевидно, было гораздо лучше, и он ел хоть и с трудом, но не без удовольствия. Пораженный этой картиной врач некоторое время пробыл в ступоре, но затем довольно покивал головой и махнул рукой, дескать, не буду вам мешать. Дождавшись конца кормежки, он осмотрел Алешу и нашел его состояние превосходным. Выйдя из палаты, он застал прелюбопытнейшую картину, которой, впрочем, не придал значения. Старый матрос, как видно, делал внушение молодому слуге, слушавшему того с немалым недоумением.

– Архипыч, – не выдержав, спросил старика мучимый любопытством Ванька, – а почто ты меня ночью за этой сестричкой послал?

– А что, худо получилось? – усмехнулся тот в ответ.

– Да не худо, да только он ведь не ее звал?

– Вот что я тебе скажу, тля худая, – нахмурился старик, – ежели ты когда хоть словом, хоть взглядом обмолвишься при барышне, что он Кейку звал, так я тебе богом клянусь – не доживешь до моих седин!

– Да как же…

– Да никак!

На третий день состояние Алеши настолько улучшилось, что к нему пустили приехавшего его навестить адмирала Иессена.

– Лежите-лежите, голубчик, – воскликнул Карл Петрович, увидев, как заерзал его флаг-капитан. – Ох, и напугали вы нас, ваше императорское высочество!

– Чем закончился бой? – тихо, почти шепотом, спросил великий князь.

– Как, – удивился командующий эскадрой, – вам ничего не сказали?

– Увы, даже Ванька с Архипычем молчат.

– Это им, верно, доктора запретили, – засмеялся Иессен.

– Мне уже лучше, и я вполне могу выдержать любые известия, даже самые ужасные.

– Ну, не такие уж они и ужасные. Вскоре после того, как вы потеряли сознание, бой закончился. Адмирал Симамура, оставив нас в покое, попытался оказать помощь своему флагману, но без успеха. «Цесаревич», «Ретвизан» и «Победа» встали у него на пути, и пока они дрались, «Полтава» и «Николай» измочалили в хлам потерявшую ход «Микасу». Затем ее атаковали миноносцы, и Коломейцев на «Буйном» весьма удачно разрядил свои минные аппараты. Так что, когда японцы сумели-таки пробиться к своему флагману, он уже тонул.

– Что с «Ослябей»?

– Увы, порадовать вас мне нечем. Угрюмов с большим трудом довел броненосец до островов Сан-шан-тао, после чего стало ясно, что корабль не спасти. Слава богу, успели подойти миноносцы и снять команду, а то бы было как с «Пересветом».

– А что с ним?

– Ах, вы и этого не знали, – чертыхнулся про себя адмирал, – перевернулся «Пересвет». Бойсман и большая часть команды погибли.

– А говорите, что не ужасные…

– Война, Алексей Михайлович, ничего не попишешь.

– Значит, мы потеряли два броненосца. А японцы?

– Японцы тоже двоих, «Микасу» и «Асаму». Но поскольку они лишились флагмана, то сражение за нами.

– Это все наши потери?

– Ах, если бы, Алексей Михайлович! Увы, все наши корабли получили тяжелые повреждения, а «Севастополь» избит до такой степени, что вряд ли мы его до конца войны в строй введем. То же касается и «Паллады». Хорошо хоть, что они смогли дойти до порта и потому безвозвратными потерями не считаются. Кстати, если это вас хоть немного утешит, ваш «Ослябя» затонул на мелководье, и если будет на то воля господня и финансирование от морведа, то можно будет попытаться поднять.