Геннадий Марченко - Возвращение [СИ]

– Сто лет с парашютом не прыгал, – вздохнул я.

– Так можно договориться, – воскликнул Сивцев. – Не сегодня, конечно, но уже завтра можно устроить прыжки. У меня тут есть знакомые в аэроклубе, небось не откажут.

– А что, я бы прыгнул.

– Может, не сто́ит? – нахмурившись, спросила Варя.

– Не переживай, любимая, я в этом деле профи.

Так и получилось, что на следующий день я снова был в Тушине, где после прохождения медкомиссии получил в своё распоряжение ранцы с основным и запасным парашютами, которые же лично и уложил. А затем вместе с молодыми парнями, занимавшимися в ДОСААФ (пришедшего на смену ОСОВИАХИМу), загрузился в Ан-2.

Сидя в мерно гудевшей винтами машине, я понял, что и правда скучал по небу. Не по самолётам, а по чувству свободного падения, которое хоть и длится несколько секунд, но ощущения получаешь незабываемые. Хотел я, конечно, совершить затяжной прыжок, чтобы получить чуть большую дозу кайфа, но руководство аэроклуба не захотело брать на себя такую ответственность. Мол, на словах вы все мастера, а случись что – взгреют нас.

И ещё всплыло в памяти, что именно 19 августа 2017 года я совершил тот самый прыжок, в результате которого оказался в прошлом. Какое интересное совпадение.

Наконец самолёт набрал нужную высоту, и инструктор, так же загруженный ранцами, и в таком же десантном, напоминавшем шлем танкиста, головном уборе, выдернул на себя дверь люка, скользнувшую на направляющих в сторону.

– Амвросимов, пошёл!

Худой и длинный парень, скрестив, как и полагалось, руки на груди, с отчаянным криком шагнул в бездну, и на какое-то мгновение пуповиной, всё ещё связывавшей его с самолётом, оставался вытяжной фал, подцепленный карабином к натянутому под потолком тросу. Затем и эта связь оборвалась, а где-то сзади сейчас должен был вспухнуть белый купол парашюта.

– Гнидин, пошёл! Крутов, пошёл! Масолов, пошёл!..

Всё ближе и ближе я к люку. Вот и мой черёд. Мысленно перекрестившись, как всегда это делал перед прыжком, я оттолкнулся и шагнул в пустоту.

Всего несколько мгновений свободного падения с раскинутыми в стороны руками и ногами, и вот я уже парю, сидя в подвесной системе, и обозреваю окрестности. Лепота! Всё как на ладони, только вот с востока идёт какая-то подозрительная, закручивающаяся в воронку темнота. Продумал бы, что торнадо, да откуда ему взяться под Москвой? Да и выглядит как-то странно для торнадо, даже непонятно, как охарактеризовать эту бурлящую тёмными протуберанцами лавину.

А между тем она надвигалась на меня с угро… нет, просто с ОХРЕНЕННОЙ скоростью! И не было никакого шанса свернуть в сторону, так как эта стена разверзлась от горизонта до горизонта, и приземлиться я тоже не успевал.

«Хьюстон, у нас проблемы!»

Вокруг меня заплясали искорки электрических разрядов, а самым жутким было то, что всё это происходило в полной тишине. Щупальца тёмного тумана запеленали меня в свой кокон, я уже ничего не видел, мне резко стало не хватать воздуха, в глазах потемнело… Последняя мысль, прежде чем я потерял сознание, была о Варе и детях.

Это было похоже на комариный писк. Настойчивый, раздражающий писк. Я открыл глаза и увидел над собой белый потолок и забранную в ребристый отражатель лампу дневного света. Скосил взгляд ниже – в поле зрения попала моя загипсованная нога.

Живой! В памяти сразу же всплыли последние мгновения моего сражения со странным атмосферным явлением, в котором я и не чаял выйти победителем. Выходит, всё-таки выжил, хоть и с переломанным ногами.

Что же это такое пищит?! Я повернул голову влево и возле закрытого белыми жалюзи окна увидел кучу аппаратов с мигающими лампочками, от которых к моей постели тянулись какие-то разноцветные провода. Причём эти аппараты показались мне отдалённо знакомыми. Плюс от моей вены левой руки тянулся катетер капельницы. Это явно больничная палата, но оборудование…. Оборудование явно не могло относиться к середине XX века!

Получается, либо я провёл в беспамятстве не один десяток лет, либо… Я поднял левую руку и посмотрел на ладонь. Не такая уж и старческая, пятен пигментации нет, кожа даже помоложе выглядит, чем на пятьдесят с хвостиком. И, самое главное, никакого намёка на шрам от удара ножом, лезвие которого пробило мою ладонь насквозь во время драки в баре.

Сердце моё пустилось вскачь, я оглянулся в поисках зеркала, и в этот момент дверь палаты распахнулась, а в дверном проёме нарисовалась симпатичная медсестра. Увидев меня, она округлила глаза, на мгновение замерла, и вдруг сорвалась обратно в коридор, даже забыл прикрыть дверь. А ещё спустя минуту вернулась уже в сопровождении очкастого мужчины лет сорока пяти.

– Так-так-так, – пробормотал тот, склоняясь надо мной.

На груди вновь прибывшего обнаружился бэйджик с надписью: «Заведующий отделением, профессор Климашевич А. В.».

– Где я?

Я скорее просипел, чем выговорил эти слова, и прокашлялся.

– Вы в Центральном институте травматологии и ортопедии. Вы помните, как вас зовут?

– Да, я Фил… Ефим Сорокин.

Профессор обернулся к медсестре, чуть заметно кивнул, и та вписала что-то шариковой ручкой на листе бумаги, лежавшем на пластиковой подложке.

– Доктор.

– Да, Ефим Николаевич, – всем своим видом выразил участие профессор.

– Какой сейчас год?

Тот нахмурился, снова кивнул сестричке, и шариковая ручка вновь забегала по бумаге.

– Скажите, Ефим Николаевич, что вы запомнили последнее, прежде чем…

– Прежде чем что?

Теперь, прокашлявшись, я говорил более уверенно.

– Прежде чем потеряли сознание.

– Я прыгал с парашютом…

– Так, – подбодрил меня профессор.

– Потом с востока налетел какой-то странный ураган, меня в него затянуло, и… и я отключился.

– Ураган, говорите?

– Ну, или торнадо. Хотя откуда оно могло взяться средь бела дня…

– А до этого что помните? До прыжка?

– Профессор, сначала скажите, какой сейчас год?

И снова по его лицу пробежала чуть заметная гамма эмоций. В этот момент раздалась мелодия «Турецкого марша» Моцарта, он досадливо поморщился, извлёк из кармана сенсорный «Samsung», провёл большим пальцем по экрану и поднёс к уху:

– Лена, солнце, я не могу сейчас говорить, я тебе перезвоню.

Убрав телефон, он снова с участливым видом обратился ко мне:

– Извините, жена звонила… Так, а вы-то сами как считаете, какой сейчас год?

Как я считаю… Судя по обстановке, по внешнему виду сотрудников медучреждения, в конце концов, по мобильному телефону, это явно не тот год, в котором Сталин ещё живёт и здравствует. Поэтому озвучил единственно верный, на мой взгляд, вариант:

– Сейчас 2017-й.

– Ну вот видите!

Профессор, казалось, от нахлынувшего на него счастья пустится в пляс.