Вячеслав Рыбаков - Гравилет «Цесаревич» [романы]

Не менее любопытно было бы поразбираться и с собственно фантастическими идеями Рыбакова, весьма ценимыми поборниками «твердой НФ». А особенно — с его социальными концепциями.

Вот лишь один пример. Как я уже говорил, идея нехватки животных белков, всех этих бесчисленных бифштексов, лангетов и отбивных, появилась в повести «Достоин свободы» под впечатлением «Большой глубины» Артура Кларка, буддистских воззрений Маханаяке Тхеро. В середине семидесятых, когда создавался первый вариант рыбаковской повести, сама эта мысль казалось достаточно условно-отвлеченной. Чисто теоретическая нравственная концепция. Никто из нас не помышлял еще о недавнем отечественном дефиците продовольствия, емким символом которого стала тогда колбаса. Но даже это — лишь некое весьма локальное явление. А вот в общечеловеческих масштабах мы пришли ныне к пониманию жестокой правды теории Мальтуса, которой пока что человечеству нечего противопоставить. И получается, что интуитивно Рыбаков оказался куда прозорливее нас, грешных, не увидев, но ощутив актуальность проблемы без малого двадцать лет назад…

Что ж, остается надеяться: нынешняя статья — не последний разговор о рыбаковском творчестве, и выпадет еще на мою долю возможность порассуждать о том, что и как пишет Вячеслав Рыбаков. Ибо не сказанного остается заметно больше, чем того, чему нашлось место на лежащих перед вами страницах.

Но все же — почему я назвал литературную генерацию, к которой принадлежит Вячеслав Рыбаков, «растерянным поколением»? Ведь все они — каждый по-своему — решают поставленные перед собой художественные задачи, и решают, как правило, интересно и успешно.

Попытаюсь объяснить.

Давайте взглянем с птичьего полета.

Действительность развитого социализма обманула дважды: сперва, предавая детскую мечту, обернулась она извращением ценностей, и не снившимся никаким оруэллам, а потом, когда глаз вроде бы научился уже постигать в ее хитросплетениях скрытый смысл и оставалось лишь произнести классическое: «Маска, я тебя знаю!» — вдруг грянула оземь и рассыпалась во прах. Но и восставший из этого праха феникс постперестроечной реальности оказался не менее фальшивым. И выяснилось, что ни в той, ни в другой не сыскать взгляду подлинных, объективных ориентиров. Когда вместо очевидной и логичной, сколь бы сложной она при этом ни была, картины мира — отвратительного или прекрасного, все равно — перед взором лишь клубится туман, а вместо определенности пейзажа сменяются на горизонте перетекающие друг в друга образы фата-морганы, не растеряться трудно. Перед лицом непреходящей изменчивости ложноправд поневоле перестаешь ощущать себя венцом творения, и даже твердая почва начинает колебаться под ногами.

Потому-то многие представители поколения, о котором идет речь, ограниченного с одной стороны генерацией шестидесятых, а с другой — молодыми, так часто создают антиутопии (дистопии тож), стремясь поставить на всем нашем обществе, на всей человеческой цивилизации жирный крест, ибо намного проще перечеркнуть всю картину, нежели отделить реальность от миража. Иные из них почитают адекватным действительности лишь абсурд; другие уходят в изящные дебри постмодернизма; третьи углубляются в формальные изыскания, ставя во главу угла эстетические концепции. Причем все эти эксперименты чрезвычайно интересны. Ведь неочевидность картины мира, если разобраться — для всякого писателя дар Божий. Судите сами: о паровозе, скажем, можно в лучшем случае написать интересную статью, тогда как о пышущем жаром Железном Коне, мчащем сквозь мир и влекущем мир за собой, слагались поэмы и песни…

Вячеслав Рыбаков избрал собственный путь. Изначально воспитанный на фантастике шестидесятых, он впитал ее систему ценностей — ценностей, напомню, общечеловеческих — и этими внутренними, субъективными ориентирами заместил обманчивые внешние. А снарядившись таким образом, отправился в слепой полет.

Впрочем, не совсем: ведь слепым полетом именуется в авиации тот, что совершается в отсутствие видимости, когда ориентироваться приходится лишь по приборам. Здесь же уместнее говорить о полете сквозь миражи. Рыбаков поставил свой духовный гирокомпас на меридиан, вычерченный в системе вечных координат — координат этических. Если ефремовская «Туманность Андромеды» или «Возвращение» братьев Стругацких были утопиями социальными, социологическими, философскими, то рыбаковские повести и романы являют собой новый жанр — нравственную утопию.

Конечно, было бы верхом наивности полагать, будто сами по себе утопии способны изменить мир — литература никогда не оказывала на жизнь непосредственного влияния. Иное дело — область духа: здесь слово исстари было самым могучим, по сути, единственным инструментом. Лишь прибегая к нему и можно поддержать, сохранить, возродить извечные этические ценности — доброту и уважительность, терпимость и благородство, честность, верность и совестливость… Ибо только с их помощью можно попытаться развеять миражи.

Именно это и делает своим творчеством Вячеслав Рыбаков — пребывающий в растерянности перед многоликостью текучей фата-морганы, но сохранивший и укрепивший в себе цельность души. А ведь сделать это было отнюдь не просто, когда вокруг, пользуясь названием одного из рыбаковских рассказов, — только ветер и пустота, в которой пляшут миражи.

Андрей Балабуха

А как эта травка называется? А куда шмель полетел? А почему шмель мохнатый, а оска гладенькая? Он что, что ли, оскин муж? А можно его поймать? Зачем же, собственно, его ловить, пусть летит себе, ты не находишь, Антон? А он жужжит здорово, как трансформатор. Он тока не вырабатывывает? Нет. Надо говорить: «вырабатывает», изволь запомнить, стыдно. Большой уже. А почему нельзя? Потому что это неправильно, существует общепринятая разговорная норма. А кто первее всех норму придумал? А до него молчали, или тоже говорили, только не так, как он потом придумал? А может, я другую норму придумал! Некоторое время Антошка азартно вопил по-тарабарски. А вы чего не отвечаете, обиженно спросил он затем. Вот именно поэтому, отвечал Симагин, именно поэтому, понял теперь? Затем нормы и создаются, чтобы разные люди могли друг друга понимать, и не было так: кто в лес, кто по дрова. А как же понимали того, кто первее всех придумал? Видишь ли, Антон, такого никогда не было. А как было? Все сразу заговорили одинаково? А ведь правда, человек от обезьяны произошел? А если один человек уже произошел, а другой еще нет, как же они разговаривали? А у обезьян есть разговорная норма? Есть. А у собак есть? И у собак есть. А почему у нас нет собаки? Потому что маме не успеть и нас кормить, и ее. А надо в столовую ходить. Некогда. А пусть домой принесут. Невкусно. А что такое «Обед на дом со скидкой десять процентов»? Это когда несут и по дороге десять процентов на землю скидывают. А процент — это сколько? Это одна сотая.