Оксана Демченко - Облачный бык [Litres]

«На ноги поставлю, а пойдет ли, спроси у его лени, – лекарь разогнулся, почесал макушку, с интересом изучил ноготь, даже понюхал. Вернулся к столу, подвинул разделочную доску, уже заготовленную Юлой – с огурчиками, салом, колбасками… примерился и в одно движение рассек шмат сала! Скальпель он добыл из рукава. – Сало должно быть толстым, мил человек. А вот люди – худыми! Тебя, прямо скажу, резать удобственно. Ну-ка встань, живот прощупаю. Спиной поворотись, ага… Жаль, здоровый. А раз здоровый, так и вали отсель, на сало зубы не точи, обкрошу». Мики не обиделся, что к столу не приглашен: пожелал приятного аппетита и ушел…

Яркут до сих пор помнил, как было страшно глядеть брату в спину! Мики опирался на стену, горбился. Хуже всего было выражение его лица, мельком замеченное в зеркале. Безмятежное, неуместно светлое. Словно принято решение. Крайнее! Такое, что его не одобрят ни Курт, ни Яркут, если узнают. Если… опять это проклятое словцо!

– Эй, ты кислый или сонный? Руку держи выше, ага? Сейчас я, рывком.

Юла отвлекла от воспоминаний. Натянула на больное предплечье вязанный рукав верблюжьей шерсти с замысловатым шитьем. То ли полезную вещь, то ли суеверие… прощальный подарок Топора. Вот, кстати, еще один жирный повод для злости! Упрямец сгинул прежде Норского, еще до болезни. Собственно, с осени он появлялся в корпусе набегами, и всегда – с ворохом подарков для малышни. Это у них общее, у Топора и Лома, они для младших волчат – добытчики… Зимой Топор не хромал, и это было странно. Хотя что не странно в нем? Лучший на курсе, да что там, уникальный! Стоило слегка поворошить его прошлое, и такое выявилось… углубляться в детали было решительно невозможно. А вот еще довесок к злости: Топор отказался от замечательного назначения. И тоже безнаказанно. Столько всего происходит вокруг, и все молчат. Все. Даже Юла молчит. Кстати: а кто она? Курт уместил прошлое сиделки в два предложения: у неё никого не осталось; её ищут люди Дюбо и не только они. С тех пор Юла крутится рядом. Готовит пересоленные подгорелые каши; ругается так, что врач прекращает нюхать свой драгоценный ноготь! Еще Юла рыдает и чистит сковородки; униженно умоляет местную кухарку поделиться рецептами; делает перевязки, зеленея от вида швов на гнойных ранах… И, не моргнув глазом, пропускает мимо ушей придирки больного.

Яркут сразу переиначил неприятное слуху имя Юлии в прозвище. Юла не оспорила. Она оставалась покорной тихоней, пока молодая зелень весны сохла без дождей и туманов. Но лето раскалилось добела, и кто-то из курсантов первым назвал ее «барышня Гимская»… С того дня Юла начала огрызаться. Яркут слушал – и злился пуще прежнего. Да уж: летом поводы для злости не переводились! Врач отменил пытку на дыбе, которую именовал вытяжкой, и велел Яркуту каждый день ковылять с тростью «до упада». Бинты давили, кожа потела и чесалась. Легкие хрипели, горели огняной болью. Лето тянулось бесконечно! Когда оно перелиняло в осень, Юла победно приволокла двуспальное одеяло – нарочно посреди дня, да через весь плац, на виду у курсантов! Яркут сделал вид, что не знает этой оглушительной сплетни. Он был занят: упражнялся, осторожно нагружая плечо. Настроение выравнивалось, ведь боли сделались умеренными, сон улучшался.

С неделю назад Яркут благодушно признал – вслух! – что Юла попроще и поприятнее иных замороченных барышень с похожими именами. Готовит так себе, но учится. Бинтует, как заправская санитарка. Еще она смешная: присвоила мужчину с первого взгляда и старается защищать его.

– В тебя блажь ударила, так отчего трещит моя башка? – Юла не выдержала молчанки. Отшвырнула куртку, пнула башмак Яркута. – Ну, и куда лезешь? Он князь! У него охрана злее, чем у премьера нашего. И не нашего, чтоб им всем, индюкам! Курт ловкий пес, и иные все, и…

– В одном ты права. Поговорю с Куртом. Соедини.

– Его нет в городе. Вася предупредил.

– Все вы хомяки, аж щеки лопаются от секретов! И чего новостями давитесь, я настолько здоров, что переварю любые, – рявкнул Яркут и добавил тише: – особенно ты. Смотришь в пол, когда молчишь о прошлом. Дай куртку.

– Я расскажу. Но, если можно, попозже.

– Чего ты боишься, глупенькая, – Яркут здоровой рукой подгреб Юлу и поцеловал в шею. – Лом-правдоруб признал, что мы с тобой «смотримся». Так говорил его незабвенный брат о родителях. Понятно?

Кивнула… и обреченно уставилась в пол. От ободрения ей делается хуже, и так – не впервые. Очень кстати звякнул телефон. Юла метнулась, схватила трубку, подала.

– Пакет вам, от Мелка, – не здороваясь, незнакомый голос выговорил условную фразу. – Лесная, пять. Забирать будете сразу?

– Да.

Юла суетливо поправила волосы, сунула револьвер в сумочку, привычно, на ощупь, проверив флажок-предохранитель. Подставила плечо… Но Яркут встал сам, и куртку надел сам, шипя сквозь зубы. Врач, охочий до соленого и квашенного, позавчера после осмотра вдумчиво сожрал две горсти капусты, облизал пальцы, сыто рыгнул… и послал Яркута далеко-далеко, причем единственное цензурное слово в адресе было – симулянт. И Яркут сразу поверил в свое выздоровление. Вот и сейчас: запросто пустил Юлу за руль. Да, плечо болит, но доказывать обратное себе и прочим больше не нужно. Нет больше страха остаться калекой.

Водит Юла по-мужски решительно, это Яркут отметил давно. Вообще, в ней словно две личности: плаксивая княжна и злющая бандитка… Первая знает денежные и родовитые семьи, понимает в акциях, скачках, интересуется поэзией и способна рыдать из-за сломанного ногтя. Вторая – безропотно ютится в крохотной квартирке, нахрапом лезет в ссоры, огрызается с голодной злостью.

– Прибыли, – сообщила Юла, тормозя у нужного дома.

– Пересаживаемся, – Яркут указал на автомобиль, ожидающий в переулке. – В газетах нет суеты?

– Проверяю каждое утро, и в вечерних тоже смотрю. Нет.

– Тем хуже, – помрачнел Яркут, забираясь в салон большого автомобиля и втаскивая Юлу следом. На протестующий жест водителя сухо бросил: – Со мной.

До места добрались быстро. Особняк узнался еще от поворота – самый ненавистный из домов Ин Тарри, с детства памятный запахами больницы… Он звался «Снежная астра» и много лет пустовал, но весной Мики переименовал его, полностью обновил и подарил сыну. Решение показалось Яркуту пустым, принятым ради газетных сплетен и княжеских условностей. Зачем Николо собственная резиденция, если он приехал жить с отцом? Но сейчас в особняке горит свет, суетятся слуги. Охраны много, ее присутствие не пробуют скрывать. Значит, хозяин живет здесь постоянно, а не наездами.

Провожатые помогли миновать прихожую и темный бальный зал, указали нужную лестницу. Перекинулись парой слов с внутренней охраной, оживающей на верхней площадке, и удалились. Яркут нахмурился, кивая этой самой охране: через одного – пацанье из корпуса! Есть и незнакомые, в основном южане. Возраст тот же, не старше шестнадцати-семнадцати.