Станислав Росовецкий - По следам полка Игорева [litres]

Жидкая ограда острога надёжно горит в двух, по крайней мере, местах. Вот оно! Горящие ворота острога распахиваются, и появляется в них всадник в золочёном доспехе и алом плаще. С ходу обнажает сверкающий меч и давай рубить кыпчаков, подносчиков хвороста. Кто отбивается, кто неподвижен остаётся на земле… Спите спокойно, батыры, вы будете похоронены по обычаю предков, а семьи ваши получат вашу долю в добыче. Кончак считает теперь, сколько копейщиков выехало сейчас из города с конязем Владимиром… Тридцать пять, тридцать восемь… Вся дружина?

– Могучий Тузлук, бери своих батыров и ударь в правый пролом, а ты, мощный Темирбай, в левый! Отсекайте урусов от городских ворот! А мои копьеносцы переведаются с конязем и его шайкой.

– Не убивай конязя, Кончак! Оставь мне, – обернулся на скаку, оскалив зубы в улыбке, темнолицый Темирбай.

Тузлук и гонец уже скатились с кургана.

И вот он, прекрасный миг! С трёх сторон, из-за трёх холмов с визгом и гиком выплеснулось три волны кыпчакской конницы, две ватаги, проскакав сквозь огонь, проломали стену острога и проникли в предместье, а третья, ощетинившись копьями, вонзилась в кашу из людей и лошадей, кипящую у острожных ворот. В остроге поднялся крик, едва ли не заглушивший набат. Трещат копья! Немногочисленные урусы-копейщики сразу же оказались притиснутыми к стене. Вот первое кыпчакское копье достает конязя Владимира, и он роняет свой сверкающий меч. Конечно, находится нукер-урус, который прикрывает его грудью, и Владимир отступает сквозь обгоревшие обломки ворот в острог. Ему дают другой меч, он вяло отмахивается, однако копейщики-кыпчаки снова напирают, и Владимир получает второй удар копьём. Кончак успевает увидеть, как острие копья исчезает в кольчуге конязя, вдавливая её кольца в тело… Пожалуй, Владимир обречён.

А подумать, так ведь сам виноват, что держится уруского обычая. Он ведь военачальник, полководец. Ему надлежит обдумывать происходящее на поле битвы и изобретать ловушки для противника. А о чём можно думать, когда ты выбиваешься из сил, орудуя тяжелым мечом, и что можно рассмотреть на поле боя, когда твои глаза заливает едкий пот, а ты только и знаешь, что увертываешься от оружия противника? Кстати, отчего же сам он, Кончак, удобно и в безопасности наблюдающий сейчас за ходом боя, не делает своей работы полководца, почему не думает? Тридцать-сорок человек – это не дружина для такого большого города и это не дружина для столь воинственного молодого князя. Значит, не все выехали вместе с ним, значит, остальные побоялись… Однако урусы – народ странный, способный чуть ли не одновременно и на скверные, злые дела, и на добрые, обеспечивающие человеку спокойную, сытую жизнь на том свете… И каяться любят, признаваться в своих злых делах своим «шаманам».

Уже согнул палец Кончак, чтобы подозвать предпоследнего остающегося возле него гонца и передать через него приказ отсечь раненого коняза от крепости, когда понял вдруг, что опоздал: городские ворота распахнулись, и оттуда вырвался отряд тяжеловооруженных дружинников. Закованные, как и их кони, в железо, с уставленными грозными копьями, они с пугающей Кончака быстротой проскакали по главной улице посада, отбрасывая в стороны и давя копытами увлечённых грабежом и полоном кыпчаков, и ввязались в свалку вокруг конязя Владимира за воротами острога. Видно было, что из города на сей раз выехали матёрые, опытные мужи. Споро окружили они своего конязя, бессильно поникшего в седле, а двое ратников, не обращая внимания на осыпавшие их сабельные удары, подхватили уже обречённого, казалось, на смерть в бою или плен Владимира под руки, другие, работая мечами, прикрыли их щитами. Теперь дружина урусов, в короткое время заметно поредевшая, начала отступать по главной улице предместья к городским воротам.

Кончак и сам не заметил, как очутился у тлеющих обломков ворот предместья. Слева ударили и стихли копыта, упала тень, и голос Темирбия произнес:

– Ещё осталась возможность ворваться на плечах урусов в крепость.

– Нет смысла, – ответил Кончак, не отрывая глаз от схватки. – Наших слишком мало. Пусть лучше займутся добычей и полоном, а то, я вижу, бабы начали уже разбегаться. Нет, ты лучше скажи мне, славный Темирбий, почему у наших воинов храбрости достаточно, однако нет такой стойкости, как у этих урусов?

– Я думал над этим, великий хан. Воину-кочевнику всегда есть куда отступить, и он знает, что в случае беды может увести в другое место свой скот и семью. Урусы же с дикарским упрямством поселяются навсегда в своих городах и селах, обнесенных жидким частоколом, отступать им некуда из-за их же глупости – вот и бьются насмерть. А конязю Владимиру не выжить после трёх ранений копьём.

– Трёх? О… Разве что урус-шайтан поможет. Мне не нравится, что наши воины гибнут в предместье под стрелами урусов, которые снова собрались на заборолах города. Эй, нукер! Скачи к самострельщиками, пусть бьют теперь по заборолам, не давая высунуться лучникам.

Через полчаса, послав гонцов снимать разъезды разведчиков возле днепровских бродов, Кончак приказал воинам, выгнавшим полон и захваченный скот из пылающего предместья, отступать по Залозному шляху. Сам же с основными частями дружин готовился отправиться вслед, чтобы прикрыть полон от возможного преследования. Разведчики должны были донести, если конязи, стоявшие на том берегу Днепра, вопреки ожиданиям, всё же переправились, однако в чужой земле надо быть готовым к любым неожиданностям. А вот и очередная, кажется…

Скачет к нему гонец, вот только не понять, откуда. Слезятся и горят у Кончака глаза, как и всегда, когда не выспится, и не может он по узорам на кожухе и малахаю определить, из какой орды гонец.

– Великий хан, вечно живи! Меня послал могучий хан Елдичук из-под Римова. Ничего не может сделать там Елдичук. Просит помощи или совета.

– Подробнее скажи, воин.

– Урусы успели подготовиться, великий хан. Они очистили и сами сожгли посад, а теперь отбиваются с городской стены, не давая нашим воинам к ней подойти.

– Какая там стена? Обычная деревянная или двойная, в середине забитая глиной и землей?

– Не поведал мне сего Елдичук. Однако, на мой взгляд, обычная бревенчатая.

– Поменяй коней у моего конюха и возвращайся к Римову как сможешь быстро. Скажи хану Елдичуку, чтобы никого не выпускал из города и ждал меня… Постой! И чтобы к моему приезду раздобыл два больших бревна. Если не найдёт готовых в посаде, пусть воины срубят и обтешут две высоких сосны. Вот теперь скачи к моему конюху.

Кончак смежил горящие на ветру глаза. Надо было решить, кого из ханов оставлять для защиты добычи и полона, а кому скакать вместе с ним на Римов. А это ещё двое суток в седле… Нет, не найти справедливости под великим Тенгри-Небом! Почему он, победитель, вынужден подыхать на пыльной дороге от смертельной усталости и бессонных дум, а коназ Игорь, позорно проигравший войну, валяется себе на коврах юрты со сладкой Бюльнар или пьёт его вино, или тешится, разъезжая душистой степью с соколом на руке?