Клим Жуков - Солдат императора

Конфедераты все ближе. До стрелков шагов двадцать. Они стреляют последний раз и бегом в тыл и на фланги. Наше время пришло, стало быть. Первыми сцепились авангарды у нас по левую руку. Что там было, я не видел, потому как далеко. Но треск стоял изрядный.

Но тут и нам заскучать не дали. Весь их гевельтхауф [13] Gewelthauf – традиционное название центральной основной баталии в швейцарском боевом построении. Авангардная баталия называлась forchut, арьергардная – nachut. начал разворачиваться, чтобы, значит, схарчить наш форхут сбоку. Мы им наперерез в лоб ударили. Что тут началось, я уже тогда сколько раз воевал, а такого не припомню. Ведь оно как обычно? До настоящей драки дело ведь не всегда доходит. Кто-то забздит, кто-то в штаны наложит пока строй на строй идет. И глядишь, как пики в ход идут, кто пожиже, уже бежит. Строй разваливает и бежит. Или пятится, если соображения хоть капля есть. Потому как страшно очень. Не все сдюжить могут.

А тут не так. Мы не робкие, и как строй держать знаем, а уж что про швейцарцев говорить! Сошлись! Сошлись, мать их! Коли, бей, руби! Они спервоначала думали, что мы сразу пятки покажем, и навалились всей толпой. Но мы их на пики приняли, а где шеренги промялись, так там алебардисты отработали. Страшно было так, что я аж забыл, как бояться. Кругом пики мелькают, пастухи их нарочно покороче перехватывали, чтобы поближе подступить и сунуть наверняка в горло или подмышку. И ведь подступали! И кололи, чтоб им провалиться!

Да только и мы непростые оказались. Не побежали. Всех такая злость взяла! Стоим, рычим кровью умываемся, а никто ни шагу назад не отступает, и линию добро держим! Ха, как сейчас помню: один шустрый парень отбил сразу две наши пики в сторону и вперед кинулся. Ну думаю, выручай доспех и Дева Мария, сейчас приколет! Ан нет. То, что они пики чуть ли не за середину держали, дурную шутку с тем шустряком сыграло.

Оно так, накоротке колоть сподручнее, да только не заметил он, что до него уже наши алебарды из заднего ряда достают. Сзади кто-то подпрыгнул и всадил ему с размаху крюк глефы в башку. Тот стоит передо мной, сипит, а из глаз кровь льется, чисто чудотворная икона, загляденье, ха-ха-ха!

Не знаю, сколько мы дрались, казалось, что вся моя грешная жизнь до того короче была. Словом, пришлось швейцарцам отойти назад и перестроиться. Глядь, диво-дивное, на флангах та же история. Отбились.

И вот смотрим мы друг на друга, на древки опираемся, дышим. А ведь рукой подать, шагов двадцати нету между строями. Раненных да сильно уставших подменили резервом из центра баталии, а там швейцарцы снова полезли. Загремел барабан, они как один человек: spiess voran [14] Spiess voran – нем. буквально: пики вперед! ! Мы уже все на кураже, можно перед швейцарцами выстоять, можно! Бей, коли! Руби, убивай! Как заговоренный, колю и колю. Сквозь мельтешение всеобщее вижу, что с фланга нас обойти пытаются, но вышли навстречу сразу два фанляйна, и там каша заварилась.

Отбились и второй раз.

Один момент, правда, все на волоске повисло, когда пошли в прорыв их доппельзольднеры с двуручными мечами. Углядели маленький разрыв в строю, где пики не так густо торчали и бросились. Как бросились? Шагом вышли вперед трое. Руки к подмышкам прижаты, клинки на уровне лиц, и никуда их не уколоть, кругом латы. И прямо в разрыв. Вижу, а у них за спинами целая банда собирается, чтоб, значит, на расчищенную площадку зайти. Беда.

Тот, что впереди шел, отвел от себя пику и без замаха так рубанул наискось, что с первого удара свалил одного из наших, а потом, повел меч обратно и прям еще одному укол в лицо.

Вот так.

Секунда и двое лежат. Тут я сам пику отбил и, заместо того, чтоб вперед колоть, уколол в бок и зарядил этому ловкачу прямехонько в свод стопы. Как тот заорал! Упал своим под ноги, они споткнулись, а тут товарищи мои родные успели дыру заткнуть. Ничего у швейцарцев не вышло. Пришлось им в скором времени снова отойти.

Сколько ж мы тел навалили тогда! Что твой бруствер. В доспехах не перелезешь.

Кайзер Макс толковый воин был и Георг Фрундсберг тоже, даром, что тогда совсем еще молодой. Видят, что в лоб спор не решить, и пошла по рядам команда: назад марш! А как отошли шагов на сорок, так оставили два фанляйна фланг наш правый охранять, чтоб, так их раз этак, пастухи все же через вал трупов не перебрались, а сами обходим их слева. Их оберст тоже не дурак. Живо к нам фронт развернул и снова в атаку. Они уже наученные были, да и устали все. Никто больше дуром вперед не лез. Стоим. Перетыкиваемся. Никто не уступает. То тут, то там кто-то падает. Нашла его, значит, матушка пика. По бокам строя тоже драка, никак не обойти друг друга.

И тут гляжу вверх… у меня аж все обмерло. Понял: кажись отвоевались, конец пришёл. Весь наш форхут бежит! И прямо на нас! А за ними в полном порядке целая баталия швейцарцев! Всех, перед собой топчут и колют. Смяли нам фланг за пять минут, сбили нас в кучу, так что руки не поднять и начали резать. Мы стояли сколько могли. Но двойного удара не сдюжили. Начали гнуться. Слышу, кричат: спасай короля Макса! А что оставалось? Бросились мы вперед, только думали, как жизнь подороже продать. И ведь смогли козопасов остановить! Ровно на столько хватило, чтобы король собрал остатки войска и ушел. А как увидели мы, что наши знамена исчезают в дымке, поняли, что кончилась жизнь. Что должны были – сделали. А теперь – все едино. Окружили нас швейцарцы. И стали молча добивать.

Не многим удалось из того кольца уйти. Я был среди них. Хотя клейма памятные на всю жизнь мне тогда оставили, чтоб не забывал, значит.

Я и не забуду.

Ландскнехтов загоняли в озеро и держали там пиками, пока не околеют или не утопнут. А сами стояли, ржали. Целыми шеренгами концы доставали и ссали нашим на головы. Сдирали с раненых кирасы и животы вспарывали. Был у них такой способ: кишочки поддеть на кинжал и вытянуть медленно из живого еще человека. Или вот еще: в задницу кинжал втыкали по рукоять и спорили, как скоро нутро на снег высрется. Носы отрезали, уши. Глаза выкалывали. К пушкам привязывали и стреляли, словом, как могли веселились.

Девять тысяч добрых ландскнехтов туда пришло. А ушло всего три. Остальные там остались в страшной брегенцкой могиле. И этого я никогда не забуду и вам забыть не дам. Когда встретимся со швейцарцами пика на пику, все припомню. В первом ряду пойду. А потом, считай, жизнь удалась. Можно и в могилку.

Под навесом стояла мертвая тишина. Никто не зубоскалил, в обычной ландскнехтской манере, не переговаривался. По небритым щекам седого ветерана текли слезы, капая на стол и в забытый кубок с вином. Глаза его были где-то далеко, и смотрели они не на нас, а в далёкий февраль на свинцовые серые воды холодного озера Боден, где в старину свершилось кровавое и страшное дело.