Илья Леонтьев - Окаянный император. Роковое путешествие

— Мне кажется, ваше императорское высочество, все же не стоило нам заезжать в эту тюрьму.

— Почему? Врага надо знать. Революционеры наши враги, а тут появилась возможность поговорить, попытаться понять, что ими движет.

— Разрешите вопрос, ваше императорское высочество?

— Да, конечно.

— Вы это поняли?

— Думаю, что начал, — ответил я и в очередной раз стал вспоминать наш с бароном визит в один из местных острогов. Он находился неподалеку от тракта. Мы поехали туда, несмотря на ворчание свиты и открытые протесты князя Барятинского, который категорически не хотел допускать общения наследника престола с осужденными.

— Ба! Старая знакомая, — воскликнул барон Корф, когда к нам подвели высокую женщину с резкими чертами лица и тяжелым взглядом исподлобья. — Прошу любить и жаловать, ваше императорское высочество, госпожа Елизавета Ковальская, революционерка.

Во взгляде каторжанки, до этого безучастном, разгорелось любопытство. Она принялась беспардонно разглядывать меня.

— Присаживайтесь, сударыня, — выдержав этот вызов, предложил я.

— Спасибо. Постою, — голос был под стать облику, низкий и с хрипотцой.

— Так вы знаете госпожу Ковальскую? — повернулся я к генерал-губернатору.

— К сожалению, да. Помните мой рассказ о событиях в Усть-Карийской тюрьме? Так вот, самоубийцы совершили грех из-за этой женщины.

— Как это возможно?

— Госпожа Ковальская отказалась приветствовать меня во время инспекции. Пришлось ужесточить ей условия содержания. Другие политические восприняли это как вызов и приняли морфий. Шестерых снесли на погост, — закончил Корф.

— Тиран! — воскликнула Елизавета. — Их жизни на вашей совести!

— Отнюдь, сударыня, отнюдь! Вина за сии события полностью лежит на вас!

В ответ она лишь закусила губу и отвернулась.

— Андрей Николаевич, прошу, оставьте нас. Так никакого разговора не получится.

— Но, ваше императорское высочество, как можно?! Оставить вас с этой особой наедине?!

— Господин барон, вы меня даже немного обижаете. Чем мне может угрожать эта женщина? Подождите немного в стороне…

Вздохнув, как паровоз, и состроив недовольную гримасу, Корф все-таки отошел.

— Сударыня, я хочу с вами поговорить. Присядьте.

— О чем нам с вами разговаривать?

— Ну, например, о ваших взглядах. В дворцовых стенах Санкт-Петербурга о них известно не так много, а то, что обсуждают, подается в искаженном свете.

На лице Ковальской застыла маска удивления. Похоже, ничего подобного она никак не ожидала услышать.

— Почему вы удивляетесь? Откуда там будет объективная информация, если вы и ваши товарищи предпочитаете действовать пистолетами и бомбами?

— Ложь! Это наглая ложь! Ни я, ни мои товарищи из «Черного передела» не действуют оружием! Мы осуждаем терроризм.

— За что же вы здесь, если вины на вас нет?

— Мы хотим счастья простому народу, — выкрикнула Елизавета, Корф услышал возглас и дернулся к нам, но я остановил его взмахом руки.

— Разве за это отправляют на каторгу? Тогда и мне надо подыскивать здесь место. Я тоже хочу блага простому народу!

— Так почему же не даете?

— Скажите, сударыня, что в вашем представлении счастье?

— Счастье — это когда тебе есть что поесть и не надо ждать, когда вырастет лебеда. Счастье — это когда не надо платить выкупные платежи тем, кто жирует на твоем горе. Счастье — это когда родители не надрываются в поле, а дети не умирают с голоду, — последние слова она буквально выплюнула и замолкла.

Повисла пауза. Меня поразили напор и горячность. Ковальская верила в то, что говорила.

— Ну что ж… Все вами перечисленное довольно справедливо. Более того, я лично буду заниматься этими вопросами… Сколько вам осталось… сидеть?

— После объявленной амнистии бессрочную каторгу заменили двадцатью годами.

— Большой срок, но все рано или поздно кончается. Послушайте меня. Я люблю Россию, я люблю русский народ и хочу для него всего наилучшего. Быть может, вам в это верится с трудом, но это так. У нас общая цель, как бы парадоксально это ни звучало. Подумайте об этом на досуге и обсудите с товарищами. Быть может, нашему Отечеству нужны не революционеры, а тот, кто дело делает? Прощайте, госпожа Ковальская. Бог даст, вы еще принесете пользу нашей империи, — с этими словами я встал с лавки и направился к свите. Каторжанка с задумчивым видом осталась на месте.

Меж тем многодневное путешествие по суше наконец-то подошло к концу. Нас ждал очередной пароход. В этот раз на Шилке. Испытывая определенную вину перед Барятинским за поездку в острог, я безропотно выполнял все требования программы. Вкушал хлеб-соль, проходил под триумфальными арками разного размера, любовался казачьей джигитовкой, стоял на молебнах. Двигаясь таким макаром, к середине июня наша делегация достигла Нерчинска. Здесь в стандартном наборе мероприятий появился новый пункт. Местные преподнесли мне специальный адрес. После верноподданнической чепухи были поздравления с чудесным избавлением от опасностей в Японии (дослушав до этого места, я мысленно хмыкнул) и обещание учредить в городе сельскохозяйственное училище, коему просили присвоить мое имя. Высочайше согласившись с этим, пожертвовал на нужды учебного заведения две тысячи рублей.

После приема депутации мы отправились в Нерчинский музей. Экскурсию проводил его основатель фотограф Кузнецов. Он оказался очень колоритной личностью. Член революционного кружка, сосланный на вечное поселение в Сибирь за участие в убийстве. Здесь его деятельная натура нашла себя в занятиях более конструктивных. Он увлекся краеведением, фотографией и просветительством. Пропустить общение с таким человеком было бы непростительной глупостью.

— Скажите, Алексей Кириллович, а как обстоят дела с вашими радикальными взглядами на развитие Отечества? Не пересмотрели? — вставил я вопрос, дождавшись паузы в повествовании об истории городка.

Поперхнувшись очередной фразой о богатстве края, фотограф непонимающе уставился на меня поверх пенсе. Я молчал.

— Не совсем понимаю вас, ваше императорское высочество…

— В молодости вы придерживались опасных мнений, а как сегодня? Считаете ли, что благоденствия можно достичь только радикальными методами? Можете говорить свободно…

— Вы задаете неожиданные вопросы… Пожалуй что в юности каждый из нас склонен к некоему радикализму, с возрастом это обычно проходит. Но когда не видишь изменений к лучшему, на ум приходят и опасные мысли.

— Сейчас вы наблюдаете желаемые перемены? Вашими стараниями открыта сия галерея и библиотека.

— Это лишь капля в море, — воскликнул Кузнецов, но тут же взял себя в руки. — Университеты российские лишены самоуправления, школы грамоты переданы духовенству. А циркуляр о кухаркиных детях! Он закрыл доступ в гимназии для детей из небогатых семей. Свет знаний для них померк.