Дмитрий Карпин - Мы спасаем попаданцев

Сам же первый экспериментальный переместитель представлял собой громоздкое сооружение с кучей экранов, датчиков, лампочек и проводов, причем некоторые были оголены и могли замкнуть в любой момент и непонятно зачем тянулись к кабине лифта. Именно здесь, усомнившись в работоспособности аппарата, Фадеев и задал свой вопрос, на что и получил ответ:

— Фифти-фифти, молодой человек, — развел руками профессор Лыков, и Денис с сомнением посмотрел на «ежика».

Но вместо Юли ответила Моника, которая с самого начала появления постаралась взять борозды правления в свои руки:

— Неважно сколько у нас шансов выжить, иного выхода у нас все равно нет!

— Вообще-то… — начал было Фадеев, но Казак взглянула на него испепеляюще, да так, что парень даже поперхнулся, но все же, совладав с собой, продолжил. — Вообще-то…

— Хватит, Денис, — перебила его Юля. — Моника права…

Парень аж вздрогнул, впервые две агентессы хоть в чем-то согласились и это отнюдь не радовало.

— …иной возможности попасть в прошлое и исправить все у нас нет!

— А как же переместитель в Главном штабе? — напомнил Денис. — Ты же сама говорила…

— Говорила, — кивнула Юля. — Но это была первая безрассудная мысль, поскольку попасть в Главный штаб мы сможем только при поддержке нашей собственной армии. Денис, у тебя есть собственная армия?

— Ну-у… — постарался хоть что-то придумать парень, но «ежик» не дала ему этой возможности.

— Я так и думала, что нет. Поэтому нам остается только один вариант: рискнуть и отправиться в прошлое отсюда. — Юля бросила взгляд на запущенный Лыковом переместитель, который зажужжал при включение и слегка заискрился.

— Не стоит бояться, — придвинув к себе огнетушитель, заверил профессор. — Просто машину давно не прогревали.

— Не прогревали?! — изумился Денис. — О Боже!

Но Юля не обратила на это никакого внимания, поскольку Казак уже принялась распоряжаться:

— Так, профессор, теперь ищите подходящий нам временной разрыв. Минимальная глубина июнь 1918 г, максимальная… скажем, рубеж двадцатого века.

— Не, ну ждать двадцать лет в прошлом до расстрела это слишком, — постарался возмутиться Денис, но его все проигнорировали.

Профессор Лыков перещелкивал какой-то переключатель, как на старом советском телевизоре, графики начерно-белом экране менялись, что они означали, Фадеев даже в привычной реальности не удосужился постичь.

— Эх-кех, — кряхтел Максим Эдуардович. — Вы требуете от меня невозможного. Глубина разрыва, необходимая вам, встречается крайне редко с периодичностью раз в несколько месяцев. Поэтому… Постойте… Что это?!.. — Профессор всплеснул руками и, подскочив на табурете, уставился в экран. — Похоже, господа и дамы, вы все рождены под счастливой звездой! Если судить по показателям, то этот временной разрыв, — Лыков тыкнул пальцем в экран, указывая на график, — соответствует глубине мая 1918!

— Совпаденьице так совпаденьице, — даже присвистнул Денис, стараясь хоть что-то понять на графике.

— А может быть и не совпадение, — неожиданно произнес Лыков. Он снял с себя пенсне и, начав протирать стекла, продолжил. — Знаете ли, чем дольше я изучаю Время, тем все чаще мне кажется, что оно обладает чем-то сродни разума. И все эти разрывы тоже неспроста, возможно, само Время намекает нам, что однажды мы — человечество, свернули не на тот путь, возможно…

— Да бросьте вы, профессор, — отмахнулась «ежик». — Какое сознание может быть у Времени? Просто на ваших мыслях сказывается отпечаток вашего мира, заяви я вам подобное в нашей реальности, и вы выставили бы меня на смех!.. Как впрочем, когда-то уже и было. Поэтому не надо преувеличивать, и это всего лишь совпадение.

Максим Эдуардович взглянул на Юлю с изрядной долей сомнения, но спорить не стал, наверное, уже осознав, что с «ежиком» спорить себе дороже.

— Ну что ж, тогда отправляемся, — проверяя заряд электро-плазмы в своем револьвере-бластере, скомандовала Моника.

Юля с Денисом кивнули, отступать было некуда.

— Тогда милости прошу в лифт, — указуя рукою на открытую кабинку, произнес Лыков.

— В лифт? — удивились и Денис и Юля.

— Ну да, — слегка растерялся Максим Эдуардович. — Кабина лифта и есть камера погружения во временной разрыв, разгоняющая ваши частицы до необходимой скорости. А разве в вашей реальности перемещаются иным способом?

— Нет, нет, профессор, что вы, точно так же, — отмахнулась Юля. — Денис, давай в лифт и поживее.

Парень с сомнением посмотрел на лифт, где уже ждали Моника и Жан. Ничего другого не оставалось, и он шагнул к ним, Юля проделала то же самое. Профессор Лыков подошел к кабине и прикрыл решетку.

— Искренне желаю вам удачи, — напутствовал Максим Эдуардович.

— Спасибо, — кивнула Юля. — Надеюсь в следующий раз, когда мы встретимся, профессор, мы с вами здорово посмеемся над этой временной ошибкой, породившей этот мир и этого вас.

— Это будет весьма забавно, — улыбнулся Лыков и закрыл жалюзи. — Готовьтесь, сейчас начнется проникновение. Три, два, один…

По стенкам лифта будто пробежал электрический разряд, и кабина двинулась вниз. В этот же момент в сознании Дениса взорвалась яркая вспышка и распалась сияющими звездочками, искры осыпались на стены, и рисунки на них зашевелились — то было предвестником начала межвременного трипа. Но трип в этот раз оказался не такой, как всегда. Шевелящиеся рисунки расползлись в стороны, и стены сделались абсолютно прозрачными, будто из стекла, но то было не стекло. Кабина лифта продолжала опускаться, но уже отнюдь не сквозь этажи, а сквозь само время. Через прозрачные стены Денис, словно находясь в центре панорамного кинотеатра, увидел незнакомые ему вехи истории, истории двадцатого века этой новой реальности. Книга времени стала перелистывать свои листы назад. Вот Штерн, то есть император Николай Третий в парадном кителе, он жмет руку высокому худощавому блондину в черном пиджаке с вышитыми золотыми свастиками на эполетах, рядом еще какие-то люди — политики, фотографы, журналисты. «Саммит», — понимает Денис, видя поверх голов государственные флаги: красный с огромной черной свастикой; белый, где алое солнце распускает лучи; зелено-бело-красный, на фоне которого черный римский орел сжимает фасции*; флаг США, только вместо звезд на синем фоне белая свастика; здесь же и флаг российской империи, только вот крылья орла не гордо подняты ввысь, а, напротив, виновато опущены вниз, как на современных монетах, на которых лишь с недавних пор догадались перечеканивать птицу. Вспышка, видение меняется, лифт опускается ниже в один из кабинетов Зимнего Дворца, где император, отец нынешнего Штерна подписывает какой-то документ, рядом с ним посол Рейха, который одобрительно кивает; Денис бросает взгляд на заголовок текста, тот гласит: «Указ о возрождении дворянства». Вспышка: петроградские кабаки и рестораны забиты до отказа, люди в дорогих лощеных костюмах тройках и служебных сюртуках, с шиком выстреливая в воздух, открывают бутылки с шампанским, они празднуют, празднуют возвращение своих привилегий. А простой народ в это время скапливается на Дворцовой площади, народ в негодовании, он требует равенства, но воля народа не слышна теми, кто не хочет ощущать себя его частью. К площади подтягиваются жандармы, они вооружены, у них приказ, толпа негодует, звучат выстрелы, крики, ор, кто-то пытается бежать, кого-то топчут, кого-то безжалостно рвут. Демонстрация подавлена жестко, Дворцовая площадь вновь окрашена в алый. Кабина лифта опускается ниже. По Невскому проспекту, словно по руслу, течет река народу, которого тьма тьмущая, и все в черном, все в трауре. Многие плачут, не стесняясь слез, другие с обессмысленным взором бредут вперед за траурной процессией, будто на похоронах самого Леонида Ильича Брежнева. Но хоронят отнюдь не его. Начерно-белых снимках лицо женщины лет пятидесяти, с трудом, но все же Денис признает в ней Анастасию, спасенную им в доме Ипатьева. Страна искренне скорбит по ее кончине, и это удивляет Фадеева. Лифт опускается еще ниже. Что-то подобное Денис уже видел: это еще живая императрица и Адольф Гитлер подписывают мирный договор. Еще один этаж истории пройден и следующий встречает группу агентов взрывом снарядов и свистом пуль. Танки, ракеты, огонь, артиллерия — все смешивается в одну большую бойню Второй Мировой Войны. «Значит, мы все же воевали, значит и в этой реальности фашисты топтали наши земли, но… — понимает Денис, — но что-то пошло не так и вместо победы все окончилось бесполезным миром». В следующий момент картинка опять меняется на внутренние убранства Зимнего, но вместо изысканной мебели в комнатах простые железные кровати, на которых лежат раненные, окровавленные и перевязанные солдаты. Атмосфера удручающая: слышны крики, стоны, хрипы, даже запах крови и гноя будто нисходит со страниц воспоминаний Времени и проникает в сознание Дениса, так все ужасно. А по комнатам ходят врачи и много-много сестер милосердия. Одна из таких сестер склоняется над тяжело раненым солдатом, большая часть его тела обгорела, бинты кровоточат, солдат готовится отдать Богу душу. Он хватает сестру милосердия за руку и что-то шепчет, Фадеев замирает прислушиваясь. «Прекратите войну, государыня», — вот его последние слова. «Если так будет угодно моему народу», — произносит сестра милосердия, и Денис успевает увидеть ее глаза: васильковые, наполненные слезами. Кабина лифта опускается еще ниже, листы истории перелистываются назад. Идет глобальная стройка, старая Россия преображается — это как индустриализация времен СССР, только без сталинских лагерей и притеснения прав человека. Еще один этаж. Юная Анастасия стоит перед народом, позади Зимний Дворец. Императрица что-то вещает, Денис прислушивается: «…сиим законом я упраздняю дворянство и купечество и уравниваю все классы в правах. Народ должен быть един, у всех должны быть единые права и единые привилегии, не по праву рождения, а заслуженные. И как я и обещала, я буду править по совести, во благо России и по воле своего народа, ибо он есть главная власть в государстве!..» Яркая вспышка и лифт останавливается.