Антон Скрипец - Пулемет для витязя

Прок нашел в себе силы отползти дальше, за угол. С огромным трудом, будто по нему только что проехал весь войсковой обоз киевской рати, он приподнялся на локтях, сумев усадить свое тело и даже взвалить его на стену амбара, прислонившись к бревнам спиной.

Они переглянулись.

Прок и до этого не выглядел бравым и полным сил красавцем, а уж, получив ранение, и вовсе посерел лицом и обмяк. Дернув кадыком, как будто даже это движение причиняло ему нечеловеческую муку, он глазами показал Тверду, что тому нужно уходить. Без вопросов.

– Да вот хрен тебе, – прошептал кентарх так, чтобы гильдиец смог прочитать ответ по его губам. А про себя еще добавил. – Ты мне, урод плешивый, еще должен объяснить, какого лешего тут творится!

Но подорваться с места в сторону новгородца ему не позволил звук крадущихся шагов. Слух вычленил его из мельтешащего вокруг хаоса безошибочно. Какому бы нормальному человеку во время всего этого светопреставления взбрело бы в голову куда-то красться вместо того, чтобы улепетывать во все лопатки да еще и голосить при этом во всю глотку?

Только тому, кто все это и устроил.

Шаги приближались справа. С той стороны, откуда бил стрелок с особенно оглушительным самострелом. Вспомнив, как после его грохота отлетело колесо телеги, Тверд невольно сглотнул комок в горле. Представить, что будет, если вместо твердого дерева под такую раздачу попадет податливая живая плоть – его плоть – и любая боевая лихость могла мышкой шмыгнуть в подпол. Глянув на свою дохленькую бронь, кентарх сильнее стиснул рукоять колуна.

Один раз он смог завалить такого вот стрелка. Почему не сделать это еще раз?

Он замер и постарался не дышать.

Шаги приблизились почти вплотную. Из шлема подкравшегося татя вдруг раздалось знакомое шипение, треск, в котором с трудом можно было разобрать приглушенные железом слова человеческой речи.

И в тот же миг громыхнуло прямо над его головой. Уши заложило рвущей болью. Похолодев от ужаса, Тверд замер в неизбывном животном страхе перед лицом смерти. Но спустя миг понял, что до сих пор остается целым и невредимым. Еще через мгновение догадался, что выцеливал стрелок вовсе не его.

Прока.

В том месте, где только что была голова гильдийца, теперь топорщился неряшливый скол в бревне. Раненый новгородец успел упасть набок – и даже ответил из своего «арбалета». Паливший в него тать тут же поспешил схорониться за той же необъятных боков бочкой, за которой притаился Тверд. Поверни голову да чуть наклонись – и встретишься взглядом. Но стрелок о таком соседстве не подозревал, да и занят был вовсе не царьградским легионером.

И вновь до Тверда донеслись слова, сказанные явно из-под шлема. И сказанные на очевидно нордском наречии.

– Он там, за амбаром, – теперь это был голос именно того человека, который носил шелом. Не тот, что хрипел и трещал, доносясь будто бы издалека. Как у этих молодцов получалось уместить под одним ведром два голоса, без сомнений мог объяснить разве что Хват. Колдуны – и все тут. – Заходи с другой стороны. Я попробую обойти эти бочки.

«Твою мать!» – только и успело мелькнуть в голове Тверда.

Обойти бочки – это значило столкнуться с ним нос к носу!

Не раздумывая больше ни единого мига и стараясь выгадать в неминуемой схватке хотя бы элемент неожиданности, он как следует размахнулся и, едва из-за бочки мелькнула тень, выбросил навстречу ей топор.

Тать хэкнул, будто подавился своими легкими.

И с грохотом брякнулся навзничь.

Правда, свое устрашающе грохочущее оружие из рук не выпустил, выставив инстинктивно перед собой. Тверд едва успел прянуть в сторону, как почти у самого его уха громыхнуло так, как у Перуна в грозовой день не всегда получается.

Уши заломило от острой боли, глаза ослепли от ярчайшей вспышки.

Но смерть снова прошла стороной, обдав отнюдь не могильным холодом, а вполне себе обжигающим жаром.

Не желая давать ей еще один шанс, Тверд снова обрушил на врага всю тяжесть своей злости, заключенной в железном навершии топора. Но раскрытая ладонь колуна с лязгом и скрежетом напоролась на вовремя подставленное оружие татя. Здоровенное такое оружие.

А в следующий миг с яростным криком шлемоголосый скрутился в тугую пружину – и разжался, саданув каблучищами Тверда в грудь. Тот с хрипом выбитого из легких воздуха отлетел назад и воткнулся спиной в землю. Хлипкий его доспех жалостно скрипнул кожей. Норд одним махом вскинулся на ноги и направил жерло своего переносного вулкана прямо в лицо Тверду.

Ничего сделать тот уже не успевал.

Но и зажмуриваться не стал, судорожно вдохнув и приготовившись перенестись за Камень. В конце концов, он там уже бывал. Так что ничего нового.

Но смертельный посох, врученный татю не иначе как самим Перуном, вместо очередной вспышки молнии в раскате грома вдруг выдал жалобное клацанье.

Не веря своим глазам, стрелок, прорычав глухие проклятия, с остервенением нажал на какую-то дужку еще пару раз. Но, добившись точно такого же результата, взвыл с особой злостью.

Тверд его вполне понимал. Не каждый день боги вкладывают в руки такое чудесное оружие. Но, не смея пропускать песком сквозь пальцы выданный ему Двенадцатью еще один дар жизни, кентарх поднялся на ноги, примеряя в руках топор. Это покачивание колуном раззадорило норда еще больше, и он, дико взревев и размахнувшись своим чудесным самострелом, как дубиной, ринулся в атаку.

Тверд сразу понял, как уложит его на землю. Боевая ярь хороша в гуще схватки, где можно обрушить ее в любую сторону. А в двобое на первый план выходят опыт, мастерство да холодная башка. Отсутствие последнего могло напрочь перечеркнуть наличие остального.

Но, уведя в сторону молодецкий замах врага и наметившись было дать на него ничуть не менее смертельный ответ, Тверд без особого удовольствия обнаружил, что это как раз ему в схватке отвели роль щегла. Сыграл ли он приступ ярости или сумел в мгновение ока эту вспышку пресечь, но разбрасыватель громов и молний очень ловко ушел от выпада топором и перешел в стремительную атаку, каждое движение в которой словно бы плавно и вполне при этом естественно тащило за собой следующее. На Тверда обрушился град тычков, ударов, захватов и выпадов, направленных словно бы с разных сторон и под всеми возможными углами. Словно не человек сейчас был перед ним, а какое-то многорукое божество.

– Ты на кого поднял руку, червяк? – пророкотало под шлемом. Нордский говор не очень ложился на славянскую речь. Будто в реке заместо воды начали вдруг перекатываться камни.

С трудом отбив очередной выпад и увернувшись от ловкого замаха ножом, который каким-то чудесным образом вдруг оказался в другой руке татя, Тверд отскочил в сторону.