Александр Плетнёв - Адмиралы Арктики

– Что там у нас на обед? Давай в ма́лом зале сядем. Распорядись.

– Хорошо, – Шпаковский выразительно глянул на своего помощника, перепоручая, и вернулся к разговору. – Оне изъявили желание ознакомиться с «летающей машиной».

– Романов? – сразу поняв, кто «оне». – Когда это? Что-то я не слышал.

– Ты как раз с Рожественским расшаркивался. И на фига ещё и его притащили?

– Погоди. Но если гонять вертол… то матросы со «Скуратова» лишку увидят, что недопустимо. Либо нам отбегать…

– Либо Престину на время свой экипаж загнать в трюм.

– Точно.

После таблеток от тошноты, а скорей всего горячего ду́ша, Романов появился в совершенно уравновешенном состоянии, подлинно представ в том самом образе, которым там, в будущем, наделяли последнего русского царя, обвиняя в мягкости. Хотя, скорей, это была сдержанность. Сам он больше помалкивал, едва кивая, давая возможность говорить за себя, словно следуя одной из трактовок древней идиомы «короля делает свита».

Следующий за ним тенью Ширинкин со всей любезностью поблагодарил за оказанное гостеприимство.

– Знаете ли, мы совершенно тайно и… м-м-м… налегке… э-э-э… покидали Соловки. Личных вещей взято было совсем… хм-м… чтобы не привлекать внимания…

Появившийся следом из своей каюты Дубасов, с военной прямотой, не медля, заявил о том, что «неплохо бы перекусить».

Не обошлось без маленького курьёза, о чём шепнул занимавшийся бытом гостей старпом. Ширинкин, либо неправильно поняв, либо перепутав, умудрился напшикаться туалетным освежителем воздуха. Для него это запах лимона из замысловатой штуки, а искушённым местным – подчёркнуто туалетный, приевшийся ароматизатор. Вот он и «благоухал».

Капитан незаметно показал всем «своим» кулак, чтоб не вздумали ухмыляться. Потом, улучив момент, подчеркнул:

– И поправлять его уже не надо. Уедет дня через три, и все дела. А так оконфузим.

Разместились на обед в малом конференц-зале.

Капитан не сел как обычно во главе, а приказал подать и разместить равноправно – типа глаза в глаза. По-переговорному. Хозяева с одной стороны длинного стола, гости с другой.

Теперь случилось и обратить внимание – все усато-бородатые (верней прибородистые) дядьки, усевшись, степенно перекрестились, лишь для проформы пошлёпав губами – типа молитва.

Всем гостям, кроме самодержца – за пятьдесят. Пожалуй, самый… неприступный (именно это слово быстрей пришло на ум), самый неприступный, как броненосец – это Рожественский. Лицо немного одутловатое, но весь такой – благородная осанка и всё, что этому сопутствует.

Дубасов чуть улыбается из-под своих кайзеровских усов, как кот на мышей – у него фора, он тут уже был, освоился. Ширинкин, как и Дубасов – без бороды, но с небольшими усами. С виду добродушный, в меру полноватый, глаза с хитринкой, но ни на ком не задерживаются – смотрит за всеми сразу. Сказано – начальник охраны. Его фельдфебели остались за дверью – эдакие… здоровенные крепкие усачи.

Волков тоже хотел пару своих крепышей включить в караул, но капитан не одобрил.

– Не хрен тут яйцами меряться. Нам на своём судне остерегаться нечего.

Сам Романов посвежел, сошли мешки под глазами, усы расправил, привёл в порядок свою пролезшую местами щетину (во время перехода на «Скуратове» так качало, что никто не рискнул подбриваться опасной бритвой). И восседал, ненавязчиво разглядывая интерьер, совершенно одобрительно щурясь на герб России, висящий на стене.

Оказывается, мелькнувшей буквально минуты на три медички с таблетками он не забыл. Напрямую о ней не стал интересоваться, лишь сторонне заметил:

– У вас на борту есть и женщины…

«Каков хитрец», – догадался Черто́в, отвечая.

Романов сделал какие-то свои умозаключения и посочувствовал:

– Наверное, у вас там остались жёны… Тяжело?

– Лично я не женат.

– Как же так? Вы уходите в море… приятно, когда ждут на берегу.

– В море. Во льды. Бывает и на полгода. И зачем мне это: волноваться, чтобы с ней ничего не случилось, или переживать, что это случится с её согласия.

Его величество припух, обдумывая.

А в целом от обеда Черто́в ничего не ждал, в смысле серьёзных разговоров.

Так в принципе почти и вышло – ненавязчивые вопросы: «У вас общий котёл с командой или?..» – «Сухая заморозка? – А это как?» – «А где у вас курительная комната? Не угостите сигаретой из грядущего?» – папиросы царя Николая, оказалось, совсем отсырели.

А ещё незначительные комментарии блюд – заурядный «советский оливье» заинтересовал неожиданным подбором ингредиентов.

А еда – обычный бы обед (суп, второе, салат, фрукты, коньяк – к спиртному они благосклонно, как за здрасьте), но видимо, пиетет перед монаршей особой не миновал и шеф-повара. Тот достал что-то из своих запасников – подразнообразив стол, украсив блюда, разложив приборы как истинный ресторатор.

Черто́в знал, что его помощники (ещё с военных училищ) всему этому этикету (с вилками, ложками) были научены. Да и сам он… Но, вероятно, делали что-то не так, судя по быстрым переглядам оппонентов.

Тем неожиданней было замечание величества, показавшее, что он всё подмечает, обдумывает и делает свои выводы.

– Когда сходятся люди незнакомые друг другу, следует проявлять деликатность, допуская скидку на традиции и нравы, – произнёс он это ни на кого не глядя, вроде бы и ни для кого, но как-то по-особенному, дав понять, что свита свитой, а главный тут он.

И ещё чуть погодя вставил своё веское:

– Всегда существует конфликт отцов и детей. Я вот только сейчас стал понимать устремления своего отца – государя Александра Третьего. Хоть всегда продолжал и буду следовать его заветам.

Черто́в сразу понял намёк – им, живущим в конце девятнадцатого – начале двадцатого, будет очень сложно, даже немыслимо принять правила двадцать первого века.

Был ещё момент, когда Черто́в думал, что его кондратий хватит.

Все уже так… подъели, подпили, единой беседы уже не вели.

Словно улучив момент, император обратился непосредственно к капитану:

– Фёдор Васильевич говорит, что ваше судно рассчитано на переоборудование во вспомогательный крейсер по военному времени?

– Да, это так, – непринуждённо ответил капитан, – но это было бы нецелесообразным в сложившейся ситуации. У нас другая ответственность…

– Военная служба освобождает от чувства личной ответственности, – и поглядел испытывающим взглядом, по-птичьи склонив голову, – и здесь, в суровых льдах, могут оказаться противники.

На миг Андрей Анатольевич похолодел, подняв к лицу бокал, делая вид, что пьёт, чтобы монарх не видел его переменившегося лица́́.

«Мать моя женщина! Что он хочет этим сказать? Они каким-то образом узнали о расстреле англо-норвежцев, что устроили морпехи старлея? Неужели было два судна? Свидетели? Или кто-то всё же ушёл?»