Анатолий Матвиенко - Де Бюсси

Но так ли будет здесь – не знаю. Воспоминания, почерпнутые из учебников и романов, во многом противоречивые, мне напоминали пророчества с далеко не стопроцентной уверенностью, что все свершится именно так. Если бы меня волновало ближайшее будущее Франции, а не Руси, я бы задумался о немедленном устранении обоих Валуа, Генриха и Франциска, чтобы прекратились гугенотские войны, и правителем стала бы гораздо более сильная личность – Генрих Бурбон, причем намного раньше, чем ему уготовано судьбой без моего воздействия.

Но я был не в состоянии предвидеть всех последствий такого вмешательства в ход вещей. И слишком хорошо понимал, чего стоит королевская благодарность. Наварра мог оценить мой вклад в свое возвышение. Или, с равной вероятностью, покарать за уничтожение братьев супруги.

Если не знаешь, что делать – ничего не делай. Положение изменится рано или поздно, решение придет само. Такие прописные истины заучивают разведчики-нелегалы, прорабатывая различные ситуации, включая потерю связи с центром. Главное – не дергаться, не паниковать.

По-настоящему угнетало только одно: главный кусок моей души остался в Речи Посполитой. По сравнению с тоской по отнятой обманом возлюбленной померкли и вероломство королей, и потуги заполучить графский титул, и, признаюсь, даже глобальные мечты изменить к лучшему историю Руси. Да, я мелок в своих устремлениях, но так хочу урвать кусочек счастья, в прошлой жизни мне не доставшийся!

Как минимум нужно написать Эльжбете, рассказать, что я жив, открыть глаза на низость окружающих ее шляхтичей…

Или пусть пребывает в счастливом неведении?

Если быть справедливым, то польско-литовская шляхта по зрелому размышлению отныне не представлялась мне столь отталкивающей. Они соблюдали хоть какие-то правила, заступались за своих, не прощали обиды, смело кидались мне навстречу, зная, насколько это опасно. Общение с Павлом Ногтевым убедило, на Руси дела обстоят сходным образом: случись что-то с ним, и старший брат, забыв недовольство из-за Чарторыйской, кинулся бы на выручку. Генрих же практически ввел запрет на благородный принцип «своих не бросаем». И проблема не только в августейшем ничтожестве – вся высшая знать в лучшем случае делала вид, что считает иначе, но ай-яй-яй, что поделаешь, раз его величество не позволяет. Пока он – король одной лишь Речи Посполитой, формально, а скоро грядет его главная коронация в Париже! «Один за всех, все за одного» останется только максимой из романа «Три мушкетера», в жизни как-то все пошло по-другому.

Представил: если бы этих господ перенести в самый конец двадцатого века, и де Келюс с Шико получили бы преступный королевский (ну, или президентский – разницы нет) приказ бомбить Сербию с неизбежным массовым убийством мирных жителей, отправились бы мои доблестные французы на преступное задание, как их потомки-скоты из «Нормандии-Неман»? Еще как! Полетели бы, отбомбились, доложились и приготовились к новому рейду. Исторические корни человеческой низости уходят в шестнадцатый век и раньше.

В моей душе есть запертый чулан, я выбросил ключ, стараюсь забыть о нем. Но не всегда получается, прошлое стучится через дверь, закрытую волевым усилием. В Белграде погибла моя шестилетняя дочь Стефания. Я был слишком далеко, чтобы успеть вмешаться, а тесть с тещей не вняли моим истошным крикам с другого конца земного шара, не верили, что спустя полсотни лет с окончания Второй мировой авиабомбы снова посыплются на европейскую столицу.

Не могу быть беспристрастно-холодным к уродам и подлецам, хоть в разведке приходится видеть всякое, терпеть до поры подле себя людишек гораздо хуже Генриха и Сиротки. Это – личное.

Я сам далеко не ангел. Если хоть в какой-то мере верны библейские догадки про загробный мир, в аду мне приготовлено достаточно жаркое место. Но, клянусь, не сел бы в кабину боевого самолета, чтоб совершить подобное преступление, даже под страхом трибунала и отлучения от неба. Начальство таких не любит. «От вас, де Бюсси, одни неприятности». А в прежней жизни? Что скрывать, задания выполнял достаточно неоднозначные с точки зрения общечеловеческой морали. Но не было ни разу, чтобы порученная миссия вызвала желание плюнуть в лицо старшему по должности, отдавшему приказ.

От восторгов, что во Франции в эпоху гугенотских войн в какой-то мере сохранялся возвышенный дух рыцарства, не осталось ни следа. Может, именно поэтому образ Эльжбеты, отвечавший прежним иллюзиям о традициях благородства и достоинства, не отпускает?

Написать письмо не сложно. Но как переправить ей? Обычные каналы – с оказией – совершенно неприемлемы, пан Радзивилл непременно узнает о послании из Парижа. Нужен заслуживающий доверия человек, который передаст конверт Эльжбете лично, втайне от других.

У меня остались сотни знакомых в Кракове, но добрая половина из них была бы рада видеть меня в гробу, другие в лучшем случае безразличны. Но, пожалуй, есть одна персона из Польши, на кого могу рассчитывать.

Светлая мысль обратиться к Чеховскому пришла ко мне за пару дней до Рождества, когда я перебирался из спальни бакалейщика, кстати – более удобной для проживания, к себе на второй этаж; квартиранты съехали со скандалом. Мои пожитки вмещались в три не самых больших сундука, все, привезенное на подводах королевского поезда в Краков, было утрачено. А что важно из вещей? Крохотный портрет Эльжбеты, ее записка о получении книг, оружие и деньги на жизнь. Скоро расходов прибавится, когда Симон, брат Жака, после праздников придет ко мне в услужение, его семья благодарна за пожертвование в память об усопшем, чья могила затеряна где-то под Люблином.

Движимый каким-то седьмым чувством, позволяющим прислуге избежать всякого усилия, где таковое возможно, мой новый адъютант и денщик заявился чуть позже, чем я расставил и разложил свои вещи, иначе был бы немедленно приобщен к труду.

– Бонжур, сеньор де Бюсси. Матушка велела, вот…

Часто младшие братья крупнее старших, будто природа на первенцах разминалась и брала разгон, здесь иной случай. Симон был чуть ниже меня ростом и совсем не богатырского сложения.

– Лови!

Брошенный деревянный кувшин он легко перехватил на лету. По крайней мере, с ловкостью у него в порядке по сравнению с медвежонком Жаком. Есть над чем работать, при моей неоднозначной жизни слуге иногда приходилось прикрывать спину хозяину. Но это подождет.

– Жду тебя через день после Рождества. Пока единственное поручение: отнеси записку в Лувр, найди придворного медикуса Чеховского и срочно приведи его ко мне. Никакие обстоятельства в расчет не принимаются, даже приказ его высочества.

– Так… а… в Лувр не пущают кого ни попадя…