Анатолий Матвиенко - Де Бюсси

Алмаз ты мой неграненый!

– Ты не относишься к разряду оборванцев с улицы, потому что идешь во дворец не по своей прихоти, а по поручению титулованного сеньора, усвоил?

– Да, сеньор…

Позже это назовут тестом на профпригодность, и Симон его выдержал, я бы сказал так – частично.

– Вы умираете, сеньор де Бюсси? – взволнованно воскликнул Чеховский, едва переступив порог комнаты.

Над его плечом возникла физиономия плута с выражением крестьянской хитрости на круглой рожице. Обрамление улыбки коротенькой бородкой и пшеничными усами усилило впечатление несерьезности моего нового наемника.

– Возможно, новый слуга преувеличил степень моего недомогания. Прости его, Ежи, он слишком боится, что я помру, оставив сие недоразумение без средств на пропитание.

– Выглядите вы бледновато, но на кандидата в покойники не похожи ничуть. Разве что от самого распространенного заболевания дворянства – ранения на дуэли.

– А в тебе не узнать заштатного лекаря, обхамившего меня год назад в особняке лодзинского бургомистра.

– Вашими стараниями, сеньор, жизнь наладилась. Не буду гневить Бога – признаю, тогда недооценил этот поворот в судьбе. Король положил мне жалованье, учусь в Парижской медицинской академии, меня просвещают такие светила науки, что даже помышлять не мог! Поэтому, как только ваш слуга сообщил тревожную весть, я прибыл, отбросив любые дела…

– Симон! На первый раз… будем считать – хорошо. Через три дня приходи.

– Да, сеньор. Счастливого Рождества!

Вызванный по медицинской части, Чеховский выслушал мне легкие и бронхи. Еще в Польше по моему совету он разжился вырезанным из соснового бруска трубчатым стетоскопом с раструбами, как у мушкетона. Нынешний его прибор был выточен из черного дерева и хранился в резной шкатулке. Темно-серый кафтан с меховым подбоем, медвежья шапка и, главное, изрядно потолстевшая рожица поляка засвидетельствовали, что дела эскулапа идут в гору. Рад за него!

– В груди чисто, но кашель рекомендую залечить, тон его мне не нравится.

– Мне тем более.

– Я пришлю вам микстуру на травах. Не охлаждайтесь лишний раз.

– Поверь, как вышел из вавельского подвала, до сих пор иногда согреться не могу. Растапливаю камин, аж в пот бросает, внутри – все равно холодно.

Эскулап убрал стетоскоп в сундучок.

– Я давно убедился, что вы, сеньор де Бюсси, знаете массу медицинских секретов стократ лучше меня. Но и для вас человеческое тело – загадка, для меня тем паче. Отчего внутри холодно, когда снаружи тепло, мне не известно.

Его искренность достойна уважения. Не надувал щеки, изображая из себя всезнайку. И помнил, что мне обязан. Не то что некоторые! Хотя… Последний год подарил мне такое множество разочарований, что, пожалуй, даже в Чеховском скоро начну сомневаться. Но пока у меня нет другого выбора, посмотрю, как он исполнит эту просьбу.

– Зато наверняка известно другое. Как найти в Кракове надежного человека, чтоб незаметно передал письмо Эльжбете Радзивилл?

– Ох-х-х… Задачка не из простых. Вы же, как я думаю, не желаете, чтоб муж прознал о письме.

– Само собой.

– Не скажу вот так сразу. Брат Эммануил из Сорбонны собирается в Краков. Но кому там отдать, чтобы оно дошло по назначению, надо подумать. Скорее всего, из медикусов, они вхожи всюду и не вызывают подозрений.

Я заправил в штаны сорочку, выпростанную ради исследования грудины.

– Ты говоришь, что мне обязан? Я буду обязан тебе, если исполнишь эту просьбу. Держи!

Он подбросил на ладони полученную золотую монету.

– От вас мне денег не нужно. Но отказываться – нарушать этикет профессии. Надеюсь, смогу решить вашу деликатную проблему… Сеньор! Если бы вы тогда не покорились отдать себя в заложники, великий маршалок коронный не отпустил бы короля. И все, что у меня теперь есть ценного, получено благодаря вам. Почту за честь, если согласитесь присутствовать на моем бракосочетании.

– С француженкой?

– Наполовину германкой, из Лотарингии, – в ответе Чеховского проступила гордость. Само собой, невеста из тех же мест, что и у короля – есть повод кичиться.

– Хорошо, что не терял времени. Ступай! Жду ответа и подготовлю письмо.

Сочинить его оказалось непросто. По единственной причине – я не знал, как Эльжбета ко мне относится.

Пришла в тюремный подвал. Согласилась на замужество с едва знакомым шляхтичем. Разве такое возможно во имя человека, которого не любишь?

Вероятнее всего – невозможно. Но не в случае с Эльжбетой. Ее склонность к самопожертвованию простиралась не знаю до каких границ. Что характерно, брак с представителем сильнейшего и богатейшего клана Речи Посполитой по протекции Радзивилла Сиротки, второго по значимости человека в этом клане, был пределом мечтаний для абсолютного большинства женщин из сословия шляхты. В то же время Эльжбета – единственная из мне известных, способная отринуть предложение самого завидного жениха королевской республики, если бы на нее не давила угроза расправой со мной…

В общем, я не знаю! И не понимаю, что писать!

Начал осторожно.

«Дорогая, несравненная, обожаемая Эльжбета…»

Вычеркнул «обожаемая», потому что это слово слишком сильное, если мои надежды на ее чувства преувеличены. И добавил перед именем «пани». Мы не любовники и даже не объяснялись в любви, без «пани» невежливо. Потом внес еще несколько правок, зачеркнул, снова переписал… За полночь пришел к наилучшему варианту и обнаружил, что справился с первой строчкой из четырех слов.

Утром порвал в клочки все написанное, но повторная попытка далась легче – я решил писать правду. Если правда ее не устроит, у меня вообще ничего не получится. Разумеется, о прежней стезе атташе по культуре в другом мире не сказал ни слова, репутация юродивого мне не поможет, только вскользь заметил, что прибыл издалека, гораздо дальше, чем пани способна представить. И подвел к тому, что не могу выбросить мысли о ней из головы, что ее второе замужество, к которому ее склонили из-за меня, сделало меня самым несчастным человеком на земле, однако не лишило надежды полностью. Надежды на что? Этого я сам себе не мог сформулировать.

Выспаться после бессонной ночи, полной мучений над эпистолярным опусом, мне не дали: хорошо одетый лакей в плаще очень знакомых мне цветов вручил письмо с наказом прочесть немедленно и устно сообщить ответ. Почерк мелкий, женский, при этом уверенный и размашистый. Не приходится сомневаться, что рука, выводившая строки на бумаге, останавливалась лишь ради того, чтобы опустить перо в чернила.

«Дорогой мой Луи! В Париже у вас есть друзья, о которых не пристало забывать. Жду встречи! Мой король дает рождественский бал, сгораю от нетерпения увидеть вас среди гостей и услышать рассказ об ужасных польских злоключениях. Впрочем, не стоит о грустном, Рождество – время новых, удивительных надежд. Помечтаем же вместе!