Андрей Валентинов - Кейдж

Рядовой 1-го Немецкого батальона 11-й интернациональной бригады camarado Андреас Хинтерштойсер, закончив неполную разборку «курца», взялся за масленку. Настроение — под стать Шиллеру, а заодно и местной погоде. С безоблачного испанского неба лило уже неделю подряд, форму (то, что здесь ею именовали) не успевали сушить, да и негде. Батальон занял позиции в разбитом бомбами Вильяверде, южном предместье Мадрида, где и чистой, не из луж, воды не найдешь.

Три дня боев, сегодня — пехоте передышка, отвели в близкий тыл, разместив в подвале сожженного универсального магазина. От взвода, которым командует Курц, — не карабин, а Тони, уцелела ровно половина.

Хинтерштойсер вошел во вкус. Чистка оружия среди прочего напоминала, что где-то в бескрайнем мире существует Порядок, все делается правильно, согласно уставам и наставлениям, а не как в этой Испании, через…

Язык прикушен. Зарок! До конца войны — никаких «Verdammte Scheisse!» А то еще за пруссака примут.

…Через непонятно что!

Увлекся — и очень удивился, почувствовав чью-то ладонь на плече.

— А?!

Сообразив, вскочил, испачканные в масле руки — по швам. Смир-р-рно!

— Camarado взводный! Рядовой Хинтерштойсер производит чистку личного оружия. Третий раз подряд, потому что делать все равно нечего, патроны не подвезли, консервы кончились!..

Друг Тони поглядел невесело.

— Вольно, позор 11-й интербригады.

Пододвинув ближе к столу пустой ящик, умостился — и рукой махнул.

— Патроны привезут. А консервов не будет. Деньги выдали, по двадцать песет на нос. Говорят, в центре рестораны еще работают, как раз на чашку кофе хватит. И еще у нас новый ротный. И знаешь, кто? Француз! Немцев тоже не завезли.

Интернационалист Хинтерштойсер сглотнул. Ходи теперь под лягушатником, verdam!.. Нехорошо, ох, нехорошо!

— Знаешь, Тони, по ком я скучаю? Догадайся с трех раз.

Курц дернул плечами.

— С одного. По господину обер-фельдфебелю. Только ты это, Андреас, напрасно, он бы здесь не выжил, застрелился на третий день. Одна хорошая новость — Ингрид письмо прислала…

Планы были грандиозные. Испания — это степь и горы. Степь, считай, потеряли, против марокканцев без танков и гаубиц не устоишь. А в горах можно и нужно держаться. Для начала — создать горнострелковый батальон, три месяца на подготовку — и в рейд по Сьерра-Морене, до самого моря. Зимой, пока не ждут! Именно этому учил полковник Оберлендер, альпинист и диверсант. Курт и Хинтерштойсер, два-скалолаза-два, хоть и чистили регулярно sitzungssaal, но считались в полку не из худших. Но уже в Альбасете, где собирали добровольцев, все стало кристально ясно. Какой там горнострелковый! Удивляло лишь одно: почему на фронте до сих пор еще воюют? Так и спросили у командира 11-й, товарища Андре Марти. Тот, хоть и француз, но ответил честно. У мятежников такой же точно бардак. Генерал Санхурхо надеялся на итальянскую пехоту с танкетками и немецкую авиацию — легион «Кондор». Не вышло, не допустила пролетарская солидарность! Значит, остается ждать, чей бардак перебардачит. Понятно, товарищи интернационалисты?

Хинтерштойсера так и тянуло спросить, где была пролетарская солидарность, когда французы границу перешли и Каталонию оттяпали? Сдержался, потому что место это вслух поминать нельзя. Зарок!

За три недели боев в предместьях Мадрида бригада растаяла наполовину, как и взвод Курца. В соседней, 12-й интернациональной, дела шли еще хуже. У товарища Марти бойцы хотя бы не разбегались.

А над всей Испанией — безоблачное небо. Дожди начались с конца октября, а два дня назад в воздухе закружились первые парашютисты-снежинки.

— Не жалеешь, что сюда приехал? — спросил Курц у друга-приятеля. Тот подумал — и ответил честно:

— Нет. Без нас бы здесь еще хуже стало. Но… Знаешь, на что все это похоже? Обратный траверс на «замке» Норванда. Хоть болтайся на веревке, хоть на ней же удавись… Дома, в Германии бы, пострелять!

В жестяных кружках — чай. Или кофе. Об этом чуть не поспорили, но потом решили — не стоит, правды все равно не узнать. Зато горячий.

— Ингрид очень повезло, — вздохнул Курц. — У нее родственники — по всему Рейху, и все бароны с маркизами. Потому и выпустили, побоялись связываться… Я бы и сам пострелял. Узнать бы, кто этот товарищ Вальтер Эйгер! Эйгер, Андреас, понимаешь? Это же кто-то из наших!..

— Excuse me, are you… are you mister Kurtz?

Как подошел — не заметили. Невысокий, в подрезанной шинели без погон, ремень сидит косо (в sitzungssaal!), короткие волосы — торчком, фотоаппарат на ремне, на носу — стеклышки… Горные стрелки переглянулись. Английский оба учили в школе, в родном Берхтесгадене. Но когда это было!

— Понял! — Гость наморщил лоб и заговорил по-немецки, спотыкаясь, но вполне понятно: — Господин Курц! Господин Хинтерштойсер! Я вас узнать… узнал по газета. I mean…

Хинтерштойсер поглядел на фотоаппарат.

— Journalist!

— American, — не отстал от него друг Тони.

Гость растерялся, но ненадолго. Улыбнулся, развел руками.

— Я есть! Кристофер Жан Грант, «Мэгэзин». Интервью — нет, меня все равно не печатать. На первый этаж через улица piano есть. Хочу играть для бойцы 11-я бригада some jazz. Я жить in New Orleans и уметь немного.

— Oh, yeah! — по-американски восхитился Тони. Хинтерштойсер же прокашлялся — и завел неплохо поставленным тенором:

Командир взвода camarado Курц взглянул сурово:

— Пр-р-рекратить неорганизованное пение! Бойцов — собрать, мистеру Гранту организовать все условия. Чего стоите, горный стрелок? Бего-о-ом!..

Время залечило раны, шрамы на лбу и на щеках стали почти незаметны из-за морщин и глубоких складок, только на месте левой брови так и осталось ровное белое пятно. И, контрастом всему — черные мальчишеские глаза. Берет набекрень, грязная шинель нараспашку, желтые ремни — крест-накрест, тяжелая кобура на поясе.

— Почему сюда приехал, спрашиваете? Испанцы мне не родня, мсье Грант. Не слишком-то я их и люблю, признаться. Один в один наши алжирцы. Неприятный народ! Но когда страну убивают, и никому до этого нет дела, когда твоя Родина становится палачом… Нет, я лучше умру испанцем!

Кейдж строчил в блокноте, догадываясь, что и этот его репортаж завернут. Уже четвертый, предыдущие утонули в редакционном болоте, не успев даже пустить пузыри. Большой босс Джеймс Тайбби ничего объяснять не стал. Пишите, мистер Грант, пишите!