Александр Михайловский - Смоленский нокдаун

Я сладко потянулась, и уже приготовилась было вставать с постели, как тут в дверь постучали — звук был похож на мелкую тихую дробь и совершенно отчетливо ощущалось, что стоящий по ту сторону двери сильно взволнован. Кроме того, ТАК могла стучать только женщина — уж не знаю почему, но мне это было очевидно. Мужчины обычно стучатся совершенно по-другому — более решительно и размашисто.

Наскоро накинув халатик и завязав поясок, я распахнула дверь (а кого мне тут, в штабе, опасаться?) и изрядно удивилась, увидев Кларинду. Моей первой мыслью было: «Что-то с Паулиной?!» Я так и воскликнула, в волнении забыв, что передо мной немка, не знающая по-русски ни слова. Но она энергично закивала, что-то лопоча. В ее сумбурной речи я только и разобрала, что повторяемое слово «арц», и по ее жестам догадалась, что она просит пойти с ней, и поскорее. Да что же происходит, черт побери? Где мой Коля? Не понимаю, что втуляет мне эта немка, хоть убейся! «Унглюклих, унглюклих!» — мое внимание зацепило еще одно слово.

— Подожди здесь! — сказала я, жестом показав, что имею в виду. Она кивнула.

Я быстро заскочила обратно в свои «апартаменты» и принялась собираться. От дурных предположений меня колотило. Неужели Паулине стало хуже? Не может бьтть. А если правда? Ох, только не это…

Я быстро натянула джинсы и рубаху, сунула ноги в кроссовки. Причесываться не буду. Соберу волосы в хвост — и сойдет. А вот умьтться надо… Накраситься бы, да не до этого — там какой-то ужасный «унглюклих» с моей Паулиной происходит… Ладно, надену затемненные очки…

Я выскочила за дверь и, дав знак Кларинде следовать за мной, помчалась вниз по лестнице. В отличие от меня, имевшей в своем распоряжении маленькую, как собачья конура, но индивидуальную комнатку на втором этаже, Коляша или «герр Шульц» жил в комнате побольше на первом этаже штаба, но вместе с тремя студентами института иностранных языков, которых прислали сюда на стажировку. Коля говорит, что язык они узнают, но произношение… в Германии, стоит им открыть рот, как первый же прохожий потащит их в гестапо как подозрительных иностранцев.

Время было достаточно позднее. Парни уже встали, сходили в столовую на завтрак и сейчас готовились отправляться на службу. Это я могу валяться сколько хочу, потому что у меня ненормированный рабочий день. Мне платят за материалы, которые я отсылаю в редакцию, а не за протирание юбки или штанов. А вот у Коли совсем не так — там орднунг, и он должен быть на службе девяти утра до шести вечера с часовым перерывом на обед. Разумеется, если работы много, то парни сидят и глубоко за полночь, потому что это война. Чтобы соблюсти приличия, я деликатно, но уверенно постучалась и попросила позвать мне Николая Щульца.

— Что-то случилось с Паулиной! — выпалила я сразу, как только «герр Шульц» — побритый, умытый, причесанный, в новенькой российской форме без знаков различия — появился на пороге. В отличие от меня, он был собран, подтянут, деловит и спокоен. Истинный ариец, в лучшем смысле этого слова.

— Не волнуйся, Марина… — он слегка прикоснулся к мой руке (обычный, и в то же время интимный жест) и тут же обратился к немке с вопросом — наверное, о том, что случилось.

При «герре Шульце» Кларинда стала вести себя немного сдержаннее. Она что-то говорила ему, и опять я уловила это слово «унглюклих». Во время ее речи я внимательно следила за лицом Николая — и в какой-то момент с облегчением заметила, что его напряженно-озабоченное выражение сменилось расслабленно-улыбчивым.

— Она говорит, что там к фройляйн Липсиус пришел с осмотром немецкий доктор из госпиталя, и он очень недоволен, что та получает лечение, которого он не назначал. Говорит, что это может быть опасно, и требует прекратить пить незнакомые порошки…

— Ах, вот оно в чем дело… — выдохнула я. И отчего-то мне стало смешно — и я проказливо хихикнула. Слава Богу, с Паулиной все в порядке! А я-то уже чего только не передумала… И тут же разозлилась на этого «немецкого доктора», который имеет наглость хоть что-то требовать. Дикарь неотесанный, шаман бледнолицый, ветеринар-

— Собирайся-ка, и пойдем с нами, поговорим с этим доктором… — сказала я Коле.

Отпросить его из штаба ему не составило труда. Работы для него было пока

мало, всю ее могли переделать «студенты», так что его непосредственный начальник полковник Семенцов, для которого Коля переводил захваченные нашими немецкие штабные документы, разрешил ему сходить со мной. При этом, правда, полковник хитро подмигнул Коле и переглянулся с находившимися в кабинете двумя своими подчиненными.

Придя втроем в дом, где обитала Паулина с товарками, мы застали девушку по-прежнему лежащей в постели. Выглядела она гораздо лучше, чем накануне, правда, было заметно, что ее одолевает беспокойство, без сомнения, вызванное визитом немецкого доктора, который должен был ее лечить изначально.

Сам же доктор оказался точно таким, каким я его себе и представляла — даже удивительно, потому что когда у меня к человеку заочное предубеждение, я воображаю его облик в несколько карикатурном стиле. Лет слегка за пятьдесят, высокий и полноватый, он обладал широкими плечами и огромными ручищами, большие пальцы которых держал неестественно оттопыренными, отчего казалось, что доктор брезглив. Это ощущение закрепляло выражение его губ. Рот его казался чуть кривоватым — один уголок был опущен чуть ниже другого — в сочетании с глубокими носогубными складками это производило неприятное впечатление, наводя на мысль о том, что доктор не только брезглив, но и высокомерен, уныл и сварлив. Его рыжие волосы наполовину поглотила пегая седина; эти волосы, давно нуждающиеся в стрижке, дыбом стояли на его макушке, окружая небольшую, но отчетливую плешь — подобно тому, как кусты окружают речной заливчик. Под прямыми белесыми бровями, из которых воинственно торчали отдельные волоски, за стеклами довольно изящных очков находились глубоко посаженные бесцветные, невыразительные глаза. И все это венчал крупный и прямой, гордый немецкий нос.

— Ишь ты, он еще будет критиковать медицину двадцать первого века… — пробурчала я себе под нос, разглядывая здоровенного доктора, и Коля удивленно на меня посмотрел, очевидно, мало что расслышав.

Я была настроена воинственно. Пережитое беспокойство за Паулину побуждало меня к злобному сарказму, вдобавок ко всему немецкий доктор не вызывал у меня ни малейшей симпатии. С таким видом только коров лечить, а не людей. Удивительно, как у него все раненые не перемерли разом.

— Гутен морген, доктор, — поздоровалась я по-немецки. — Я Марина Максимова, русский журналист.

— Добрый день, фройляйн Марина, — ответил немецкий доктор на приветствие; его голос оказался похож на хруст сухих веток, — я оберарц Франц Грубер, начальник госпиталя для пленных, в котором работают эти женщины.