Илья Лагутенко - Владивосток-3000

— Ну хотелось бы взять колеса, чисто под задницу. Но не сейчас, конечно, чуть позже. У нас-то Зеленка полупустая стоит.

— А у нас не протолкнешься, — говорит Каплей. — Можно туда, а можно и отечественный автопром присмотреть. Вон, смотри — наша марка, мы на такой из кабака разъезжались, помнишь?

«Крузак» обходит слева шикарный на вид седан. Pacific — блестят хромом буквы на его широкой корме. И рядом еще буквы — МТ.

— Что это за буквы МТ? Я уже не первый раз замечаю и вкурить никак не могу. Это какая-то торговая марка, комплектация или что?

— Это… что угодно, — Каплей говорит сбивчиво, тихо, даже заискивающе, не похоже на себя, он явно теряется. — Ммм… Мягкий трепанг. Морское тихоокеанское. Молодой терпуг. «Мицуока» и «тойота». Миллер и Тарковский. Мумии и тролли. Мужчины трюма. Каждый понимает эти буквы по-своему, у нас не принято интересоваться такими вопросами. Если ты останешься, сам поймешь. Такие местные лингвистические тонкости, непереводимые словечки.

— Я не могу остаться. Я хочу домой и к Наташе, — упрямо говорит Пришелец. Он вспоминает их последнюю встречу, а потом почему-то — ту зимнюю, когда они пошли гулять на залив, а лед встал еще некрепко, хотя уже начался знаменитый зимний владивостокский «зусман» с ветром, и Наташа все боялась прыгать через трещину, а он смеялся и подначивал ее. Потом сам прыгнул на большую льдину и сделал вид, что уплывет в открытое море, хотя льдина никуда не могла уплыть, зажатая другими. Но Наташа испугалась по-настоящему, и Влад прыгнул обратно, стараясь не поскользнуться. А вот сейчас, похоже, он и правда оказался на оторвавшейся льдине, и куда ту льдину унесет — никто не знает. Прыгать уже поздно — слишком далеко, к тому же прыгать — это не летать.

Пришелец, может быть, спит, а может быть — бодрствует, он сам толком не понимает, и мы тоже этого не понимаем. Он пробирается вперед каким-то странным узким темным ходом. Пространство то расширяется, и тогда можно выпрямиться и идти спокойно, то сужается до небольших круглых проходов, в которые приходится проникать, прогибаясь. Это прочный корпус подводной лодки — возможно, той самой мумифицированной «С-56», которую мы видели на Корабельной Набережной. Пришелец идет вперед, еще и еще вперед, пока не оказывается в носовом отсеке — среди подвесных коек для личного состава и труб торпедных аппаратов. Внизу угадываются продолговатые сигарообразные тела торпед.

Лицом к нам у самых торпедных аппаратов стоит человек. Он пожилой, на нем парадная форма вице-адмирала, на груди — золотая звезда Героя Советского Союза. За ним, в темноте, угадывается еще одна фигура — какого-то молодого офицера.

— Пришел?

— Здрасте, — неловко говорит Пришелец.

— Не служил, что ли?

— У нас военная кафедра…

— Надо говорить: «Здравия желаю, товарищ вице-адмирал».

— Есть, так точно, виноват, товарищ вице-адмирал! — спохватывается Пришелец. На нем синяя морская роба, он только сейчас это замечает.

— Я — Щедрин. Григорий Иванович Щедрин. Командир этой лодки «С-56», которую ты столько раз видел, но не понимал, что это — храм. Военно-морской храм. Слышал про египетские пирамиды, в которых хранятся мумии фараонов? Эта лодка — и пирамида, и сама мумия. Смотри. Стрельников!

Офицер стоявший сзади в темноте, вышагивает вперед.

— Это мой адъютант, старший лейтенант Стрельников, — объясняет Щедрин Пришельцу. — Он воевал на Даманском.

Старший лейтенант открывает заднюю крышку торпедного аппарата, крашеную, с какими-то блестящими бронзовыми деталями и рельефной красной звездой.

— Корабли — живые… — говорит назвавший себя Щедриным. — У каждого корабля есть свое время жить и время умирать. Корабли — как люди, люди — как корабли… Люди тоже терпят кораблекрушения, ходят под своим или под удобным флагом, меняют порты приписки, натыкаются на банки… Ты знаешь об этом. Раньше корабли были деревянными, а люди — железными. Теперь все чаще корабли железные, а люди — деревянные…

Влад молча слушает кажущуюся бессвязной речь адмирала. Тот продолжает:

— Юные подлодки, эти огромные морские млекопитающие, резвятся в специальном океанариуме, прежде чем им придет пора отправляться в дальний поход. Ты замечал, как раздуваются их бока, когда усталая подлодка дышит? Молодые ракетные катера, которые стоят в Улиссе, — ты не ощущал себя таким катером? Матерые БПК обитают здесь, на тридцать третьем… Старые подлодки уползают умирать куда-то в район Большого Камня. Там таинственные места, туда даже не всем подключенным можно попасть. Иначе происходит то, что произошло в бухте Чажма в восемьдесят пятом — помнишь, была история со взрывом?

Пришелец молчит. Ошалело смотрит вверх: в отсеке, под самым подволоком, летает и щебечет крошечная птичка.

— Откуда здесь? — спрашивает он.

— Что? — адмирал переводит взгляд вверх. — А, это… Это калибри — военно-морская птица такая… Если море загорится — какой водой его потушишь?

Влад молча смотрит на вице-адмирала, ничего не понимая. Тот продолжает:

— Моей «С-56» повезло больше. Из нее сделали мумию, мавзолей… У людей тоже есть время жить — и время умирать. Или не умирать, а перерождаться, это уже как посмотреть… Видишь этот торпедный аппарат? Мы все когда-то проходили через подобный аппарат. И когда-то снова пройдем. Жаль, что ты не служил. Военных моряков специально учат проходить через торпедные аппараты, чтобы они не боялись этого замкнутого пространства. Сильных море делает сильнее, слабых — слабее… Только так можно подключиться.

— Подключиться к чему?

Адмирал молчит.

— Ты ведь хочешь вернуться к себе?

— Хочу.

— Ищи тот торпедный аппарат, через который ты попал сюда. Если он еще функционирует. А теперь — все. Адъютант! Проводите товарища. Мне пора. Заступать на дежурство.

— А мне? — успевает спросить Влад.

Адмирал исчезает.

Лабиринты стен из старого кирпича, узкие проходы, полутемные арки — очкуры. Причудливые балкончики, мелькающие азиатские лица. Это глубоко запрятанный в дебри владивостокской Миллионки притон. Здесь можно встретить то моряков, гибнущих в объятиях полупьяных женщин не очень тяжелого поведения, то китайских контрабандистов, то продавцов удовольствий разного рода и разной степени законности.

На полу, прислонившись к стене, сидит человек. По татуировке в нем можно определить моряка, но он явно давно перестал быть моряком. Он едва открывает мутные глаза и затягивается какой-то папироской. Он, видимо, далеко не первый день отравляет свой организм разнообразным дурманом.

Перед ним сидит на корточках Максимов с сигаретой во рту.