Иван Оченков - Конец Смуты

– Теперь о Смоленске. Есть ли у вас план города? Приказные говорили, что найдут к походу.

– Нет, государь… – вздохнул второй воевода князь Троекуров, – не нашли, чернильные души!

– Если позволите, ваше величество, я сделал небольшой набросок, – вышел вперед с этими словами Ван Дейк, – к сожалению, внутреннее расположение для меня – терра инкогнита, но наружные укрепления я воспроизвел достаточно точно.

– Отлично, показывай, – одобрил я, глядя, как мой инженер раскладывает рулон бумаги на столе, – а это что тут?

– Я полагаю необходимым устроить в этих местах батареи.

– О, уже и места наметил, изрядно! – похвалил я его.

– Государь! – почти взмолился Черкасский, – да виданное ли дело – ставить так близко к стенам пушки. Не ровен час, выйдут на вылазку да заклепают, да и не дадут они подойти, у них ведь тоже пушки есть!

– Это необходимо! – набычился в ответ голландец.

– Работы начнем завтра же! – оборвал я их пререкания, – знаю, воеводы, вы мните, что поляки в Смоленске сами сдадутся, как в Москве сдались, но вспомните, сколь их в осаде держали да сколь они гладу выдержали, прежде чем сдались. А тут ведь не Москва, тут ведь Литва под боком, и нет у нас столько времени. Потому вот вам моя воля – работы начать завтра же. Смоленск окружить так, чтобы мышь не проскочила.

– Как прикажешь, государь… – обреченно вздохнули воеводы.

– Теперь следующее, – продолжал я, не обращая внимания на их вздохи, – познакомьтесь. Это полковники Гротте и Дуглас, прошу любить и жаловать! Они командуют пехотой да кавалерией, и им, и людям их надобно заплатить жалованье согласно контракту, причем немедля!

– Это как же, милостивец… – потрясенно пискнул походный казначей дьяк Лаптев, заглянув в бумаги. – Да куда же этакую прорвищу денег!..

– Мил-человек, нам Смоленск штурмовать надобно, – ласково отозвался я, – и ежели ты думаешь, что с делом сим справишься лучше, чем мушкетеры да рейтары, то говорить не о чем. Я их прогоню немедля, а ты завтрева на стены полезешь с саблей.

– Ну что ты, государь, я же только о прибытках твоих пекусь, – запричитал казначей, – а коли ты хочешь воинским людям за их труды заплатить, так на то твоя царская воля…

– Милостивец, – молвил елейно старший постельничий Буйносов, – что ты все в делах да в заботах… Мы на радостях целый пир приготовили ради встречи, шатер да баню походную…

– Все бы вам бражничать да чревоугодие свое тешить! Царь только прибыл, лба еще не перекрестил, а вам и горя мало. Первым делом надобно молебен отслужить, ради благополучного прибытия, а там уж и за стол можно. Где архиепископ Смоленский?

– Так ведь поляки как город взяли, сразу и увезли преосвященного Сергия в плен…

– Вот незадача, ну да ладно, будет еще время помолиться. Кстати, скажи мне, любезный, как так приключилось, что придворные мои, да рынды, да спальники и прочих чинов люди от царя своего отстали?

– Да что ты, кормилец, – всплеснул руками князь, – да ты же сам, ровно ветер, из Вязьмы сорвался, никого не предупредив! Уж ты бы нам весточку хоть какую-нибудь дал, уж мы бы за тобой, ровно нитка за иголкой!

– Что-то Пушкарев со стрельцами меня нашел, а Миша Романов так и вовсе не отстал. И мне пришлось, чтобы не допустить умаления чести царской, Федора Панина в рынды ставить. А то ведь это смех один, если всего один рында!

– Истину говоришь, государь, ровно как в Писании…

– Не богохульствуй! – перебил я его славословия и продолжил: – Поскольку сей Панин службу нес исправно и в иных делах отличился, то жалую его чином стряпчего и велю и далее при надобности рындой быть в походе.

– На все твоя царская воля, государь, да только родом-то он ниже всех будет…

– А я что, велю тебе ниже него сесть? Сказано же, что при надобности! Покуда таковой нет, пусть служит по-прежнему у Михальского. Но в списки его внести да про жалованье не забудьте. Внял ли?

– Все исполню, батюшка!

– Ну и славно; так что ты там насчет пира говорил? Корми царя, но гляди, чтобы никто не упился, поход все же.

Услышав мои слова, Буйносов пулей выскочил из шатра и кинулся готовить все к торжественному пиршеству. Такой уж обычай ныне: куда бы царь ни направился, там непременно или пир, или молебен, причем последних значительно больше, тем более что чревоугодие – смертный грех.

Пока слуги и придворные под руководством Буйносова суетились, я наткнулся глазами на оставшихся неприкаянными Федьку с Мишкой:

– Что, ребятки, без вас справляются? Ничего, баба с возу – кобыле и-го-го!

Услышав шутку, рынды заулыбались, а я продолжил:

– Федя, что ты должность рынды правил – в Разрядную книгу внесут, я распорядился. А пока возвращайся к Михальскому, у него дел всегда много.

– Благодарствую, государь, – поклонился Панин.

– Да не благодари, успеешь еще; а ты, Миша…

– А можно и мне с сотней Корнилия? – неожиданно выпалил Романов.

– Даже не знаю… а с чего это ты или придворная служба умаяла?

– Да скучно с рындами, – помялся Мишка, – в бою николи не бывали. Всех разговоров, что о чести дедовской да о милостях царских за службу. А за что им милости, если никто из них в деле не был да саблю в бою не вынимал?

– Вон ты как, – улыбнулся я, – ну, вольному воля, а спасенному рай. За Корнилия не скажу, но его сотня к государеву полку приписана, а командует им Вельяминов. Сегодня отдыхайте с Федором, а завтра явишься к полковому командиру, он и решит.

– Как же так, – изумился Романов, – ты же царь?..

– Я царь, а порядок для всех один! Понял ли? Ну, ступайте теперь…

На следующее утро я послал в Смоленск предложение о сдаче. Не могу сказать, что подвигло меня написать его именно так, но текст, написанный латынью, гласил: «Я у Смоленска. Три дня сроку на размышление. Сдадите город – воля. Первый выстрел – неволя. Штурм – смерть! Иоганн» [42] Почти дословно повторяет ультиматум Суворова к гарнизону Измаила. . Не дожидаясь ответа, посоха была послана на рытье траншей. Начинаясь почти у самого лагеря, они зигзагом шли в сторону крепостных стен, постепенно углубляясь. Вынутый из земли грунт тут же насыпали в мешки и корзины и делали из них укрытия от вражеских пуль и ядер, под прикрытием которых продолжали работу. В опасении вылазок, работных людей на каждом участке прикрывало не менее роты пехоты и сотни казаков. Предосторожности оказались ненапрасными, осажденные в первую же ночь попытались захватить и засыпать одну из траншей, но попались в засаду. Неудачная вылазка стоила им двух десятков убитых и полудюжины пленных, заставив быть осторожнее. К концу второго дня работы продвинулись достаточно далеко, и можно было приступать к устройству батарей. Всего их предполагалось три. Первая – недалеко от Никольских ворот, вторая – у Грановитой башни, а третья – у пролома, устроенного поляками при штурме, со стороны Восточного оврага. Обрушенные прясла между тремя безымянными башнями, наскоро заделанные бревнами и засыпанные землей, представляли собой очень удачное место для штурма. Воеводы, поняв, что приступа не избежать, предлагали устроить проломные батареи только здесь, но я с ними не согласился.