Сергей Кротов - Ленинград-34

— Тебя ни на минуту нельзя оставить, обязательно лоб расшибёшь. — как всегда неуклюже пытается шутить Павел, нежиданно появившийся в палате. Однако взгляды всех увечных и их посетителей, конечно, притягивает Оля, которая в своём голубом сатиновом летнем платье и белых босоножках приносит ощущение праздника в нашу обитель страданий и боли. На лицах посетительниц и медсестёр борются чувства ревности и искреннего интереса к фасону олиного платья. Поэтому реакция на слова Ощепкова, в виде глухого гула недовольства, последовала с заметной задержкой.

"Хороша… а с обесцвеченными волосами и причёской "а ля Любовь Орлова" вообще неотразима… Стоп, а кто в лавке остался? Петя остался… пора ему привыкать… Молодец, Оля, как почувствовала, что я тут с переломанной рукой и разбитыми пальцами "обезболить" себя не могу".

С кряхтением поднимаюсь с кровати и обнимаю нечуткого друга, понявшего свою бестактность.

— Нам пошептаться с Олей надо по службе. — Увлекаю подругу за собой в коридор и оставляем его одного на съедение больным в палате.

"А не шути в больнице над больными"…

Под подозрительным взглядом дежурной сестры, чей стол у входа не мог миновать никто, выходим наружу и прячемся за колонной Среднего портика правой полуподковы здания.

"Какое облегчение, пелена упала с глаз, трава вдоль дорожек, посыпанных битым кирпичём позеленела и даже городской шум с Садового кольца приобрёл некоторую мелодичность".

— Как мне тебя не хватало. — Пытаюсь шутливо приобнять Олю, но обнимаю пустоту.

— Лучше расскажи как ты вляпался в эту историю, горе ты моё.

"Не люблю оправдываться и чувствовать себя идиотом, но куда денешься от правды".

— У тебя форма с собой, в Москве? — спрашиваю её с надеждой, хватаясь за неожиданно пришедшую мысль. — Нет? Ладно, ничего можно и так. В час дня в ВИМСе (Всесоюзный Институт Минерального Сырья) у меня встреча с Курчатовым. Он должен познакомить меня там с профессором Зильберминцем заведующим геохимической лабораторией. Точнее, сам он знаком только с замдиректора Ершовой, бывшей коллегой по Радиевому институту, а уж та должна была подвести меня к Зильберминцу. Не хотелось светиться там в форме, думал представиться сотрудником ОКБ, ну а сейчас я в любом виде туда не ходок. Короче, твоя задача: заменить меня на этой встрече, обаять пятидесятилетнего дедушку и подсунуть ему технологию извлечения окиси германия из надсмольных вод отходов коксового производства. Сейчас профессор готовится к летней экспедиции на Донбасс, но будет использовать в качестве сырья золу отсжигания угля в металлургическом производстве. Будет два года возиться с этим и получит к концу 36-го двадцать грамм окиси германия. По технологии, что передаёшь ты германий осаждают экстрактом из коры дуба в виде таннидного комплекса, разрушив который можно получить 45 %-ный концентрат двуокиси германия. Детальная технология у меня в чемоданчике у Павла дома.

— Не волнуйся, сделаю, — успокаивает меня подруга. — дам ознакомиться под роспись, а специалисту больше и не надо и попрошу, скажем, не публиковать технологию в открытой печати течении пяти лет.

У подоконника напротив моей палаты встречаем Ощепкова и Ильюшина с горящими глазами что-то обсуждающих.

— Всего восемьдесят-сто килограмм дополнительного веса и штурман сможет иметь полную картину воздушной обстановки, а если ещё поработать с люминофорами, то и наземной в любое время суток и в любую погоду. — Распалялся Павел.

— Воздушная обстановка, конечно, это хорошо, а всепогодный прицел для бомбера лучше. — Ильюшин поворачивается к нам и улыбается любуясь Олей. — Хорошо, давай встретимся на днях и поговорим подробнее.

"Кабы при моей работе бабы не нужны были"…

— Так что вы хотели, Сергей Владимирович, узнать? — закрываю собой подругу к вящему его разочарованию и удивлению Павла: "Ты с ним знаком"?

— Да вот, собираю мнения пассажиров, — собирается с мыслями Ильюшин. — пострадавших при посадке, о том что мешало и что помогало уберечься при аварии. Есть у меня новый проект пассажирского самолёта в работе, хочу учесть находки и ошибки других конструкторов…

— Вы попали по адресу, — после "обезболивания" у меня небольшая эйфория. — про уберечься — это ко мне.

Народ весело хохочет, вызывая недовольное шевеление дежурной, сидящей неподалёку…

"Это второе предупреждение, после подозрительного взгляда. Пора скорей переходить к делу".

— У каждого кресла на самолёте должен быть привязной ремень с застёжкой, — начинаю споро выдавать на гора мудрость поколений. — который застёгивается и расстёгивается для быстроты одним движением, желательно одной рукой.

— Каждый пассажирский салон должен иметь свой аварийный выход наружу. — Не даю времени собеседникам на комментарий.

— Электропитание на борту надо резервировать, особенно для внутренней связи. Чтоб не пришлось командиру передавать свои команды через НКВД. — Выход из разговора, как и вход, по заветам Штирлица никто не отменял.

Это была последняя капля для грозно поднявшейся дежурной…

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

19 мая 1935 г. 16:45.

Киров.

Выглянувшее из-за тучи солнце проникло сквозь чисто вымытые стёкла окна и заиграло всеми цветами радуги в хрустальной пепельнице (подарке рабочих Гусь — Хрустального к пятидесятилетию) на столе хозяина кабинета, занятого поднятием шторы. Молотов, сидевший на своём обычном месте справа за столом заседаний, дочитывал последнюю страницу документа с размашистой подписью наркома Ягоды. Тщательно выбритый Клим Ворошилов, благоухающий одеколоном по левую руку от Председателя СНК, заворожённо следит за игрой света на потолке и стенах кабинета. Сидящий справа от меня Серго Орджоникидзе презрительно отшвыривает листки.

"Похоже на отписку, а не на серьёзное расследование. Хитрый лис, этот Ягода… Какая-то мешанина кляуз, сплетен, злоупотреблений, кумовства и морального разложения. Пустил по этому пахучему следу простоватого Ежова, а тот и выкосил всех начисто. А что, формально всё правильно, пресечён опаснейший заговор: Енукидзе и Петерсон отстранены, библиотекарши арестованы, а по сути — издевательство".

— Ну, что скажете? — Сталин заканчивает возится со шнуром от шторы и возвращается к письменному столу.

— Cui prodest (кому выгодно), — Молотов отрывается от чтения. — Ягоде не нравится когда некоторые сотрудники НКВД ему фактически не подчиняются. Петерсон вёл себя слишком независимо, какому начальнику понравится?

— Возможно и это тоже, — добавляю я. — или просто выгораживает себя, обливая Авеля грязью. В конце-то концов без утверждения НКВД ни одного человека на работу в Кремль не брали, значит сам Ягода кругом виноват.