Сергей Кротов - Ленинград-34

— Коба, это что — статья из бульварного журнала? — взрывается Серго, чувствуя мою поддержку. — Так любого можно опорочить.

Ворошилов с удивлением смотрит на лежащий перед ним экземпляр доклада. Сталин чиркает спичкой, прикуривает папиросу и делает глубокую затяжку.

— Решать что делать с Авелем будет пленум ЦК, — продолжил он после минутной паузы. — мы же здесь не затем собрались. Допустим, я хотел бы свергнуть существующую власть в Москве, тогда бы мне без поддержки войск московского гарнизона не обойтись. Предлагаю на всякий случай сменить всю головку Московского Военного Округа, засиделись они на одном месте: шестой год как пошёл.

— Давно пора, — оживляется Ворошилов. — а кем?

— Семён Михайлович теперь у нас "академик", — Сталин встаёт и начинает свою обычную прогулку по кабинету. — вот пусть и готовит войска по новому, а бывшего командующего, товарища Корка, назначим начальником академии имени Фрунзе.

"Убирает на всякий случай с командной должности… и правильно, кто их там разберёт… а Ворошилов-то как рад".

— Товарищ Сталин, — вступаю в разговор. — сегодня на вокзале по приезде из Минска мне доложили, что вчера на Центральном аэродроме была авария при передаче армейцам агит-самолёта "Максим Горький". Пострадали пятнадцать человек, один из них лётчик ЦАГИ сегодня утром умер. Среди пассажиров на борту находился Алексей Чаганов.

— Успел нажаловаться? — Раздражённо бросает Орджоникидзе.

— Пожаловаться ему, допустим, было затруднительно, — стараюсь не устраивать свару среди своих. — так как он только недавно в сознание пришёл.

Сталин останавливается и тяжелым взглядом смотрит на него. Серго не выдерживает и начинает рассказывать, изредко оглядываясь на меня.

"Как-то подозрительно всё это… кругом виноват умерший Благин… оказывается разбит один самолёт, а у другого сгорели два двигателя".

Сталин поднимает трубку внутреннего телефона: "Сначала Ягоду, затем Стецкого (зав. отделом пропаганды и агитации ЦК) и Мехлиса (главред "Правды")".

"Понятно, сначала проверка фактов, затем борьба за умы и сердца людей… какой контраст с Серго, у того борьба за честь мундира и всё"…

— Давай вместе поедем в больницу после заседания. — Примирительно толкаю Серго в бок…

Москва, Докучаев переулок 12,

Квартира Павла Ощепкова,

21 мая 1935 г. 9:00.

Лиловый синяк спустился вниз, почти полностью прикрывая правый глаз.

"Ну и харя! Хочется зарыться от взглядов людей под одеялом, особенно от таких "деликатных" как у моего друга. С большим трудом удалось вчера выписаться из больницы, врачи отказывались верить, что я чувствую себя хорошо. Ещё не давно лежал без сознания, а тут вдруг неожиданно стал полностью здоровым. Судили-рядили, ощупывали-остукивали, но делать нечего — пришлось выпускать "селебрити" на волю, только взяли обязательство приходить каждый день на перевязку. Теперь хожу по квартире, как тигр по клетке и ежеминутно осматриваю себя в осколок зеркала над раковиной в туалетной комнате".

Павел пошёл купить газету, что по теперешним временам совсем не просто. Газеты сейчас читают в основном у специальных застеклённых стендов или в красных уголках. Купить её не так просто, у газетных киосков выстраиваются длинные очереди. Вчера Павлу повезло и он купил "Правду". Точнее повезло мне: это был единственный источник информации, который я смаковал целый день до прихода Павла. Оля уже в Ленинграде. Информационная блокада о "Максиме Горьком" была прорвана вчера после позавчерашнего визита Кирова и Орджоникидзе. Передовица была честно разделена пополам: левая часть была посвящена чудесному спасению "Максима Горького", правая — развитию животноводства в Азово-Черноморском и Сталинградских краях на 1935 год. Имеется фотография агит-самолёта со стороны левого крыла. Отмечаются слаженные действия экипажа по спасению воздушного судна. Осуждается воздушное лихачество и недисциплинированность лётчика Благина, но как-то глухо, вскользь. На шестой странице воздушное происшествие в СССР было сбалансировано сообщениями из Польши и Китая, где потерпели крушения истребитель и "летающая лодка" соответственно.

— Чаганов слушает. — пронзительный звонок телефона поднимает настроение.

— Здравствуйте, с вами говорит помощник секретаря НКВД Черток, — тембр хорошо поставленного голоса напоминает таковой диктора Левитана. — звоню вам по поручению товарища Ягоды. Как вы себя чувствуете? Есть ли в чём нужда?

— Спасибо, товарищ Черток, — чувствую искреннюю благодарность за такую заботу. — чувствую себя неплохо, но пока не выхожу на улицу, так как разбито лицо да и гимнастёрка с галифе пришли в негодность после происшествия: подраны и перемазаны машинным маслом.

— Понятно, — энергия помощника так и бьётся в телефонной трубке. — посылаю к вам врача САНО АХУ (Санитарный отдел административно-хозяйственного управления НКВД СССР) он осмотрит вас и оформит освобождение от службы, а с водителем я передам комплект формы. Уточняю ваш настоящий адрес: Докучаев переулок 12, квартира 5?

— Всё точно. — Удивляюсь я осведомлённости Чертока.

— Товарищ Ягода встретится с вами вскоре, до свидания.

— До свидания. — Отвечаю я загудевшей трубке.

— С собой стал разговаривать с тоски? — В дверях появляется нескладная фигура Павла в военной форме и протягивает мне "Известия". — Ничего, я тебе сейчас тоску-то разгоню.

"Так… постановление ЦИК Союза ССР… за мужественную… работу по спасению, терпящего аварию агит-самолёта "Максим Горький"… наградить пилотов Журова и Михеева… орденом Ленина. За мужество и слаженную работу… наградить экипаж и отличившихся при спасении… пассажиров… орденами Красной Звезды… Чаганов А.С…. Ну держись, Леонид Ильич"!

"Ещё один звонок телефона, Павел хватает трубку, звонит Оля, видно, поздравить меня… нет, похоже, просто ежеутренние мурлыканья".

Теперь стук в парадную дверь металлической стучалкой, иду в просторную прихожую и с трудом справляюсь с задвижкой (наследием мрачных времён гражданской и нэпа).

"Это ко мне: боец с мешком и седенький дедушка с акушерским саквояжем"…

После традицонных дышите-недышите, постукиваний по целым конечностям и просьбы пошевелить пальчиками сломанной, получаю освобождение от службы на тридцать суток и рекомендацию в Санаторно-курортный отдел АХУ НКВД для последующего лечения.

Москва, Комсомольская площадь.

27 мая 1935 г. 8:45.

Протягиваю три двадцатикопеечные монеты в деревянное окошко кассы станции Комсомольская, что находится в здании Казанского вокзала, и получаю небольшой картонный билет на одну поездку зелёного цвета, похожий на железнодорожные билеты моего детства, и гривенник сдачи. На билете стоит штамп с отметкой времени. Вахтёр на проходе к поездам в парадной железнодорожной форме прохаживается с важным видом вдоль касс, следя за порядком. Станция неглубокая, поэтому к поездам ведёт широкая гранитная лестница в два пролёта, разделённая на две части канатом, для спускающихся и поднимающихся потоков пассажиров. По пешеходной галерее над путями прохожу в центр станции, богато украшенной бронзовым декором на мраморных колоннах и балконных перилах, и спускаюсь по лестнице на перрон. Народ с восхищением глазеет вокруг как в музее не спеша заходить в подъехавший поезд.