Сергей Кротов - Ленинград-34

— Нет, не надо, — остужает мой пыл подруга. — не такая уж это и редкость, чтобы так рисковать: бриты умеют хранить свои секреты. Да и не сошёлся свет клином на нём, это лишь один из многих антибиотиков. А его грибок может быть повсюду, даже здесь. Оля отрезает ножом заплесневевший бок абрикоса.

"Логично. Поумнела она в последнее время… обуздала юношеские гормоны, теперь может бросит, наконец, за бандитами гоняться".

(Здесь будет две сцены Ленинград-Москва-Париж).

Гавань Нью-Йорка. Пароход "Нормандия".

15 сентября 1935 года. 15:00.

Четыре маленьких, по сравнению с вытянувшейся на триста метров в длину громадиной "Нормандии", юрких буксира ловко взаимодействуя между собой, медленно, но неумолимо разворчивают наш пароход прямо посреди залива и тянут его кормой вперёд к причалу "Фрэнч Лайн", недавно удлинённому, чтобы принимать такие большие суда. В зыбких свинцовых водах гавани неясно отражается, кажущийся отсюда игрушечным, зеленоватый символ Нью-Йорка статуя Свободы, плавно переходящая с левого борта на правый, где столпились пассажиры первого класса. Их серые лица с чёрными тенями под глазами обращены в сторону города, всплывшему, казалось, прямо из под воды: вместо знаменитых на весь мир небоскрёбов они, под дьявольский смех носившихся на водой чаек, с удивлёнием созерцают их жалкие бетонные обрубки, свисающие из под низких облаков.

Четырёхдневная гонка на новом, с сильно вибрирующим на полном ходу из-за ошибок проектировщиков корпусом, судне по неспокойному океану ради рекорда скорости совершенно вымотала и нас с Шурой Шокиным, тем самым "взмокшим" парнем, с которым я впервые встретился в институте экспериментальной медицины у профессора Лурии, а затем на курсах "Berlitz" в последние две недели перед отъездом и с которым мы окончательно подружились в пути, не расставаясь ни на минуту. Его весёлый характер, детская любознательность и природный оптимизм делали из него идеального компаньона в далёком путешествии, но они, также как и его отличный аппетит, всё же пали под ударами океанских волн в борт нашего лайнера.

Широкие закрытые сходни, защищающие от мелкого промозглого дождя, привели, а висящие под потолком буквы латинского алфавита (каждый пассажир становился в очередь под буквой, с которой начинается его фамилия) развёли нас с Шурой по разным концам гигантского таможенного зала. Жилистые угрюмые грузчики на низких тележках подвезли чемоданы, также рассортированные по алфавиту, и выстроились рядом с ними, ожидая указаний таможенного инспектора. На солидном удалении от наших формируются очереди из пассажиров туристического и третьего классов, пугливо поглядывающих на проходящих мимо людей в форме и прижимающих к себе узелки и котомки.

"Какая глубокая пропасть лежит между нами. Все эти прогулочные палубы, бассейны, подсвеченные цветными огнями, рестораны и курительные салоны принадлежат первым. Вторых и третьих держат где-то внизу, не выпуская в течении всего пути наверх даже вдохнуть глоток свежего воздуха. Все наши инженеры, а их здесь около десятка, едут первым классом. Обладатели "серпастого-молоткастого" — не рабы, чтобы быть запертыми в трюмах. Это политический вопрос и его, видимо, хорошо понимают руководители СССР. Пусть мы и выглядим немного смешно в одинаковых пальто, шляпах и ботинках, но одежда эта не из дешёвых и выгляжу я сейчас в этой очереди первого класса вполне себе респектабельно".

Мой гордый и независимый вид, даже более гордый и независимый, чем у стоящих рядом французов и голландцев, вызвал, похоже, у таможенника полное доверие к моей персоне, что он, не открывая моего чемодана, приклеил к нему ярлык, лихо стукнул печатью-молотком по большому листу моей "Декларации иностранного гостя" и приглашающе махнул в сторону выхода.

— Товарищ Чаганов! Здесь! — Раздалось по-русски из-за деревянных "волнорезов", ограждавших выход от многоязычной толпы встречающих, вдоль которой неспеша прогуливался рослый плечистый полицейский, изредка поигрывая дубинкой, похожей на бейсбольную биту. Молодой невысокого роста щупленький человечек тянул картонную табличку с надписью "Амторг" из второго ряда.

— Здравствуйте, я — Семён Гольдман, переводчик из Амторга, — обрадованно затараторил он. — встречаю вас с товарищем Шокиным. Нас тут четверо, каждый встречает двоих. А вас я сразу узнал, видел вашу фото в "Смене".

Пожимаю руку подошедшему к нам сотруднику, с улыбкой глядящему на меня. Двое других лишь покосилисьи потеряли к нам интерес.

— Вы, наверно, заметили, — продолжает тараторить Семён. — что я говорю с акцентом. Это потому, что я — американец. Мои родители из России, старые знакомые товарища Боева, нашего директора. Вообще в Амторге больше половины стафа — американцы, это такой закон, чтобы иностранные компании нанимали больше наших работников. Многие из них не понимают по-русски, как эти… так, что мой сервис, как переводчика, нарасхват.

"Хорошо говорит, грамотно. Значит родители — интеллигентные люди, иначе в иммиграции так иностранную речь ребёнку не поставить".

Впрочем, не знающие русского языка сотрудники справились со своей задачей не хуже Сёмы. Они тоже безошибочно вычисляли "руссо туриста" в плотной толпе измученно-счастливых "вновьприбывших" (уж не по одёжке ли?), крича им: "Амторг… Петроф" или "Амторг… Грозний". В итоге все наши инженеры и одноязычные встречающие уже давно разъехались, а мы с Сёмой всё загорали под накрапывающим дождём, ожидая Шуру Шокина. Наконец через полчаса в дверях здания показался мой друг, растрёпанный и злой, принявший на себя, судя по всему за всех за нас, удар американской репрессивной таможенной машины, не ограничевшейся лишь досмотром багажа.

— Товарищ Шокин! — обрадовался Гольдман. — Добро пожаловать в Америку!

— Шура, это товарищ Гольдман — он американец. — Спешу предотвратить взрыв на макаронной фабрике.

— Сейчас я возьму вам кэб до вашей гостиницы в Бруклине. — Быстро перестроился, видимо, что-то почуявший переводчик. (Шокин едет на практику на завод фирмы "Сперри" в Бруклине, производителя ПУАЗО).

— Семён, езжайте вместе, я сам доберусь до гостиницы. — Прихожу на выручку другу, в глазах которого вспыхнула паника.

— К сожалению, товарищ Чаганов, — на выразительном лице Сёмы вместо сожаления проявилось, скорее, облегчение. — у меня распоряжение Ивана Васильевича проводить вас к нему.

"Хм… сам директор хочет меня видеть. С чего бы это"?

Ободряемый нами, но не ободрённый Шокин обречённо хлопает дверцей канареечного таксомотора, который уносит его от нас в направлении Бруклинского моста. В ту же минуту перед нами как из-под земли вырастает его четырёхколёсный собрат. Водитель, как специально выбирая самые грязные и узкие улочки, рванул по указанному Сёмой адресу.