Михаил Королюк - Спасти СССР. Манифестация

Нет. Я　сжал упрямо челюсти и свернул к храму Святого Людовика Французского, единственному действующему католическому приходу Москвы.

У приземистого портика с мальтийским крестом на фронтоне было безлюдно - вторая служба уже началась. Под ноги мне легли вытертые за полтора столетия ступени. Потом я шагнул в храм.

Справа, в　притворе, стояла чаша. Я　макнул пальцы в воду, обмахнулся ладонью. Сделал три шага вперед и припал на правое колено перед табернакулой [7] Табернакула - дарохранительница, где постоянно хранится освященный хлеб, почитается как место постоянного присутствия Бога. , осенив себя еще одним крестным знамением. Потом прошел в центральный неф и сел с краю на жесткую скамью.

Немногочисленные тетки в вязаных шапках чуть покосились на меня, но я уже наклонился вперед, молитвенно сложив ладони (а　заодно прикрывая часть лица), и　зашептал вслед за пастырем:

- Laetare Jerusalem: et conventum facite omnes qui diligitis eam [8] Возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нем, все любящие его… (лат.) (Ис. 66:10) …

Спустя минуту интерес ко мне со стороны пожилых прихожанок угас. В　любом случае по возрасту я уже вполне мог пройти конфирмацию, так что приставать ко мне с вопросами во время службы всяко никто не стал бы.

Я начал осторожно оглядывать зал перед собой.

У алтаря совершал литургию Станислав Можейко. Несмотря на понукания Ватикана, старик упрямо держался Тридентского чина, и　поэтому мне была видна только его облаченная в розовую казулу спина. Справа от него стоял старейший министрат - пан Генрих, сухой и вездесущий. Вот его внимания привлекать точно не следовало - он из тех, кто все видит и ничего не забывает. Где-то у меня над головой, за пультом раздолбанной фисгармонии, должна была сидеть единственная известная мне сексотка прихода. Я　рассчитывал так и остаться вне поля ее зрения. Больше, насколько мне удалось узнать, опасностей здесь нет - стационарный пост у храма пятое управление разворачивало только по значительным праздникам или перед приездом иностранных делегаций.

Я покосился налево. Там, в　боковом нефе, меж высоких стрельчатых окон, стоял конфессионарий, чрезвычайно похожий на двустворчатый шкаф-переросток. Лишь необычная его ширина да вентиляционные решетки на уровне голеней давали понять, что все сложнее - туда залезают люди.

«Исповедальная на месте, - выдохнул я с облегчением, - да и куда бы она могла отсюда деться. Так, и　где мой итальянец?»

И я зашарил взглядом по затылкам сидящих впереди, разыскивая Рафаэля.

Мне подфартило при разработке операции - благодаря КГБ. Пару месяцев назад наши начали разрабатывать коменданта посольства Италии: уж больно выразительно тот косился на голубоглазых блондинок. Был ли то природный темперамент или отсутствие жены, что дохаживала беременность на родине, но момент сочли благоприятным, и　две недели назад бойкая «ласточка» начала скрашивать ночное одиночество вынужденного холостяка.

Все было бы ничего и, может быть, прошло бы как по маслу - не в первый и не в последний раз иностранцы влипали в СССР в умело расставленную «медовую ловушку», но в этот раз КГБ не повезло: под маской простака-коменданта в Москве пересиживал перетруску итальянских спецслужб Рафаэль Палумбо - человек опытный и тертый, бывший куратор Ordine Nero [9] «Черный орден» - итальянская военизированная профашистская группировка, активный участник «стратегии напряженности» в период 1974–1978 гг. и, что было для меня особо важно, близкий друг Джулио Грассини.

«Комендант» быстро раскусил смысл суеты вокруг себя и, ухмыльнувшись, решил, что не имеет ничего против небольшой, но приятной во всех отношениях интрижки с Комитетом. Он спокойно вел свою немудреную игру с «ласточкой», изображая постепенное зарождение страсти, - в　конце концов, эту комбинацию можно использовать и так.

Оборвалось все внезапно, сегодня утром, когда звонок над дверью разродился неожиданной трелью, а　почтальон протянул телеграмму из Рима:

«Сложные роды тчк Беттина вне опасности тчк мальчик воскл зн направлен реанимацию тчк молимся тчк Лучано тчк».

Несколько кривовато наклеенных бумажных полосок с отпечатанным текстом вдруг преломились в религиозном сознании получателя в грозное предупреждение свыше. Решив, что промедление смерти подобно, Рафаэль начал действовать стремительно: первой с вещами на лестницу вылетела ошеломленная таким поворотом событий «ласточка», а　через пять минут по ступеням торопливым колобком скатился и сам итальянец - он всеми фибрами души ощущал настоятельную необходимость срочно покаяться.

Меня эта случившаяся в прошлый раз история более чем устраивала. Пока Станислав Можейко будет переоблачаться из литургической казулы в повседневную сутану, Рафаэль будет преть в исповедальном шкафу, нервно твердя «…Охрани жизнь детей наших…». Момент очень удобный - итальянец меня даже не увидит. Я　произнесу из-за двери кодовую фразу, что принята в их ложе для этого уровня посвящения, затем инструкцию в три фразы, суну в щель конверт - и ходу, таков был мой план.

Мой взгляд наконец обнаружил впереди толстый загривок «коменданта».

«Все хорошо, все идет по плану», - мысленно успокоил я себя и забормотал со всеми:

- Prope est Dominus, Ave Maria [10] Господь близок, славься, Мария… (лат.) …

Время от покаяния до причащения тянулось необычайно долго. Я　успел замерзнуть - в　храме было холодно, да к тому же и сумрачно - паникадило почему-то было погашено. Вместе со всеми я вставал, пел, опускался на колени. Наконец хором закончили запричастный стих и выстроились к амвону.

Я внимательно разглядывал лица уже причастившихся. Для большинства служба была зрелищем сродни походу в цирк. Но не для всех. Некоторые, похоже, действительно ощущали в происходящем нечто бесконечно ценное и были готовы заплатить за это всем спокойствием души.

Я испытал к ним странную зависть, впрочем, мимолетную. У　меня есть свой символ веры, ничуть не хуже. Почему-то мне в тот момент показалось это важным. Я　ощутил воодушевление и прилив сил.

Потом дошла очередь и до меня.

- Аминь, - пробормотал я, потупившись, и　высунул язык.

«Интересно, - успел подумать, - они на наших собраниях так же притворяются?»

Толстые мучнистые пальцы настоятеля вложили мне в рот плоскую лепешку, и　я тут же перекинул ее под язык.

Отходя, приметил впереди плешь Рафаэля. Он стоял всего в пяти шагах от меня, у　иконы, и　зажигал свечу. От волнения я проглотил кашицу, в　которую почти сразу превратилась облатка, не задумываясь, и　каков был католический бог на вкус - так и не понял.

Наступил тонкий момент: паства расходилась, зал пустел. Мне же надо было дождаться, когда Рафаэль втиснется в исповедальную. Поэтому я отступил налево, в　придел Святого Людовика, и, скосив глаза на итальянца, тихо забормотал, методично обмахивая себя ладонью: