Михаил Королюк - Спасти СССР. Манифестация

- Ну что? - Рукшин посмотрел на подсевших к нам где-то посредине экзекуции членов комиссии.

- Ты ситуацию сам знаешь, - развел руками сидящий справа от него коренастый бородач. - Так что - хорошо.

- Да. - Третий прихлебнул из стакана темный-претемный чай, и　я неосознанно сглотнул, пытаясь увлажнить пересохшую глотку. - Годен с запасом.

Рукшин посмотрел на меня с улыбкой:

- Извини, Андрей, что так плотно гонял тебя. Почти всех ребят мы тут знаем как облупленных, на матбоях с ними неоднократно встречались. А　ты внезапно появился, надо было понять твои возможности. Обычно команда от города состоит только из учащихся математических школ.

- И неудивительно… - Я　осмелел и закинул ногу на ногу. - На городском туре что вы дали девятому классу? Задачи на комбинаторику и теорию делимости. Ну совершенно по случайному совпадению именно на то, что в учебнике для спецшкол на первое полугодие девятого класса дается. И　чего же вы в этих условиях хотите от обычных школьников?!

Рукшин пошел бурыми пятнами.

- Андрей, ну ты пойми, - начал объяснять он, - если школьник интересуется математикой, то он должен знать ее шире обычной школьной программы. Победители городской олимпиады должны владеть предметом хотя бы в рамках спецкурса. Ты-то ведь знаешь, и даже заметно шире.

- Ладно, - махнул я рукой, быстро потеряв интерес к этому спору, - так что со мной?

- Прошел. В　апреле едешь с командой в Ташкент. Возвращайся в аудиторию, сейчас огласим всем результаты.

Я зашел в зал, и　на мне скрестились взгляды истомившихся в ожидании юных математиков. На лицах большинства - усталость и надежда. Темные круги под глазами, искусанные губы…

Я опустил глаза и прошел на свое место. Стыдно, да, очень стыдно. Примерно четверть решений я подсмотрел в памяти у Рукшина.

- Извините, ребята, - тихо-тихо прошептал в парту, - очень надо. Для вас же стараюсь. Зато у вас теперь Афгана не будет…

Среда 29　марта 1978　года, утро

Москва, проспект 60-летия Октября

Поутру на Ленинградском вокзале меня встретила аспирантка Канторовича - милая серьезная женщина с серыми глазами. Не знаю, что он ей обо мне нарассказывал, но обращалась она со мной, словно с хрустальной вазой: исключительно бережно и предусмотрительно.

Разместился я в Доме студентов МГУ, всего в двух остановках от ВНИИСИ. Хоть и с трудом, но мне удалось доказать, что я в состоянии дойти до института сам, а ей не следует ждать меня следующие час-полтора в фойе. Еле уговорил.

Помылся, позавтракал прихваченными из дома бутербродами и пошел, на ходу прокручивая в уме вероятные сценарии предстоящих бесед. Я　волновался, и　было с чего: с　людьми такого калибра я за обе свои жизни еще не встречался. Сегодня же мне предстояло встретиться сразу с двумя Великими.

В первый советский «мозговой трест» попасть можно было только по пропуску. Я　вызвонил по внутреннему свою сопровождающую и пристроился недалеко от вахтера. От делать нечего выглядывал среди проходящих сотрудников института будущих знаменитостей: Березовского, Сванидзе, Гайдара и иже с ними. Не выглядел.

Хотя…

«А вот немного теперь у них шансов стать знаменитостями. - Я невольно глумливо заулыбался этой своей мысли. - И чем дальше, тем меньше».

Настроение у меня сразу поползло вверх.

Последние дни я колебался. Принятое две недели назад решение «валить» Щербицкого и Гришина уже не казалось таким однозначно правильным: мои раскопки не дали какого-то особого криминала лично на них. Напротив, они были, скорее, честными ответственными трудоголиками, принявшими правила действующей при Брежневе системы: «Живи сам и давай жить другим», - этакие Леониды Ильичи десятилетней давности в миниатюре. Вокруг них, в　их самом ближнем окружении, пышно цвела и личная нескромность родни, и　масштабное воровство забуревшей от собственной безнаказанности обслуги, особенно в Москве, где торговая «пирамида» уходила своей коррумпированной вершиной не столько даже в Московский городской комитет партии, сколько в околокремлевские круги. Но сами они, и　Гришин, и　Шербицкий, были относительно чисты. Практически любой иной на их месте вряд ли был бы ощутимо лучше.

Я опять попал в «вилку» между «правильно» и «верно» и　оттого страдал нерешительностью. Смешно, но мне было их жаль. А　может, и　не смешно… Уж мне-то точно.

Размышления мои прервала аспирантка: оказывается, она успела помахать перед моими застывшими глазами рукой и теперь теребила за плечо. Я　отмер.

- Ты как на Марс улетел, - воскликнула она, - отклик с очень большой задержкой. Пошли, Леонид Витальевич сказал сразу к нему вести.

Академик Канторович обитал на четвертом этаже этого просторного краснокирпичного здания.

- «Отдел системного моделирования научно-технического прогресса», - прочел я вслух табличку на двери в холле. - Черт! Красиво вы обозвались. Обо всем сразу. Под такую тему можно не то что один этаж занять - квартал не из последних.

- Да кто ж нам даст, - посмеялась аспирантка. - Здесь направо.

Перед дверью в кабинет академика я невольно притормозил собираясь. Судьба в двадцатом веке поцеловала Россию в чело, явив здесь миру сразу нескольких истинных гениев. Один из них сейчас ждал меня за порогом.

Канторович был неказист: плешивый и низкорослый, в　затертом недорогом костюме, он не походил на лауреата Нобелевской премии. Так, бухгалтер из затрапезной конторы. А　вот взгляд… Да, взгляд его сразу выдавал человека, знающего себе цену, и　была она немалой.

Очень быстро наш разговор пошел по спирали: убедившись, что я вполне понимаю его на текущем уровне, он открыто тому радовался и увлекал меня все выше, и　выше, и　выше, пока не вывел в совершеннейшую стратосферу. Слова его были словно воздух с горних высей, их хотелось пить и никак нельзя было напиться.

Я в том диалоге опирался на усвоенные знания и понимания целой плеяды блестящих математиков из двадцать первого века, Канторович - лишь сам на себя, и я безнадежно ему проигрывал. Я　только начинал говорить, а　он сразу видел обозначенную проблему до дна, как бы глубоко оно ни было. Я же понимал его через раз, и　дело было не в некоторой нечеткости его речи: он, не задумываясь, бил в цели далеко за моим горизонтом. Я　не тянул, особенно против почти нечеловеческой скорости его мысли.

Сам по себе этот разговор был с его стороны жирным комплиментом в мой адрес. Я　это отчетливо понимал, и　он (слава всем богам!) понимал, что я понимаю.

- Ничего, - деликатно утешал он меня, - я вижу - у вас очень большой потенциал, потом вы этот моментик поймете. А　ведь очень многим это не будет дано никогда. А　у вас есть… - задумался он на миг, - есть понимание математики как единого неразрывного пространства, как целостности. Это - важно.