Михаил Королюк - Спасти СССР. Манифестация

- Повезло, - выслушав, обернулась ко мне Жозефина Ивановна, - плов из коровьих хвостов с поминок остался. Нечастое блюдо, даже здесь.

Наверное, на моем лице что-то такое отразилось, потому как она вдруг звонко захохотала.

- Андрей, - протянула, отсмеявшись, - у меня на родине супы из коровьих хвостов - деликатес. А　уж плов из них… - Она закатила глаза к небу и поцокала. - Цени свою удачу.

- Испания? - прикинулся я дурачком.

- Не совсем, - тонко улыбнулась француженка.

Мелко кланяющийся Абдулла усадил нас в безлюдном садике на задах ошханы. Очень быстро посреди стола встало глубокое блюдо с орнаментом отчаянно-лазоревого цвета. В　нем был горкой выложен рассыпчатый рис, с нутом, барбарисом и с воткнутой поверх головкой запеченного чеснока. Потом рядом опустилось второе блюдо, с　крупными, размером с кулак, кусками мяса на позвонках.

Я почуял предстоящий гастрономический загул. От запаха у меня аж помутилось в голове.

Абдулла налил из чайника в пиалы немного светлого чая, разложил лепешки, а　потом посмотрел на женщину искательным взглядом, словно ждал знака остаться, и, не дождавшись такого, погрустнел и удалился.

Следующие пятнадцать минут были для меня мукой - я пытался есть культурно, неторопливо. Получалось не очень, порой срывался. Потом вдруг наступил момент, когда я понял, что еще одна рисинка - и все, лопну.

- Да, - повел по сторонам чуть осоловелым взглядом, - это и правда нечто необычайное. Жаль, что дорогу сюда запомнить практически нереально. Не с первого раза.

- Наелся? - уточнила Жозефина Ивановна.

- Абсолютно, - решительно взмахнул я рукой.

- Это хорошо. - Она извлекла откуда-то салфетку, аккуратно промокнула себе губы. А　потом вдруг посмотрела на меня строго и приказала: - А　вот теперь - рассказывай все.

Среда 19　апреля, день

Ленинград, Измайловский проспект

Домой из Пулкова я привычно добрался на такси. Квартира встретила меня тишиной - родители были еще на работе.

Первым делом я с облегчением избавился от громадного, размером чуть ли не с колесо велосипеда, расписного блюда, что вручили мне на награждении: в　чемодан класть его было страшно - работа мастера, а　таскать на руках предельно неудобно. Ополоснул, поставил на обеденный стол и принялся делить гостинцы: неизвестную здесь морковь по-корейски, мелкую пахучую клубнику, янтарную курагу… Моим, Афанасьевым, на Фрунзе, Яське, Паштету… Кхм… Кузе. Готово.

Лишь после этого сунул нос в холодильник, собираясь провести там основательную ревизию, ибо оголодал, но тут хлопнула входная дверь. С　удивлением посмотрел на часы: мама, что ли, отпросилась с работы пораньше? Она может… Я　с готовностью направился в прихожую хвалиться.

Это был папа. Он привалился к стене и, негромко кряхтя, стягивал обувь.

- Привет, - бодро поприветствовал я, - ты рано сегодня.

Он посмотрел на меня с болезненным недоумением, словно совсем не ожидал увидеть здесь и сейчас.

- А… - протянул распрямляясь, - уже приехал?

Кожа на лице у него была какой-то серой, тусклой, будто припудренной, и　сам он был весь из себя несчастный и усталый.

- Ты здоров? - встревожился я. - Что-то случилось?

- Здоров? - негромко и с сомнением переспросил папа, словно вопрос неожиданно поставил его в тупик. Потом воскликнул невпопад: - Да уж конечно! - и боком пошел мимо меня в комнату.

Он уже собирался притворить за собой дверь, но тут вспомнил, что забыл кое-то у меня спросить, и повернулся, чуть покривив лицо:

- Да… Как отрешал-то?

- Хорошо отрешал, - осторожно ответил я, разглядывая его с легкой опаской. - Еду летом в Лондон, на международную олимпиаду.

Он чуть оживился, услышав про Лондон:

- Это хорошо: мир посмотришь… А　меня осенью вот тоже в Марокко посылают на конференцию. Сразу восемь мест пришло на этой неделе. Кеша поедет, Марьянович, Смирнов… - Из груди его вырвался протяжный то ли вздох, то ли стон, и　папина речь пресеклась.

Я нахмурился, припоминая: вроде что-то такое было, с　Марокко, но несколько позже. Или нет?

- А ты молодец. - Папа с усилием распрямил плечи, а　потом шагнул ко мне, приобнял и похлопал по лопаткам. - Молодец. Надо же… Молодец.

Спиртным от него не пахло, и　моя первая гипотеза приказала долго жить.

- Ты выглядишь как-то не здомрово, - повторил я с подозрением в голосе.

Он еще раз подвигал плечами и стал чуть выше ростом. Посмотрел на меня строго.

- Женщины, - сказал так, будто этим словом объяснялись сразу все горести мира.

- Клубники хочешь? Кураги? - спросил я после короткого молчания.

- Я полежу… Минут тридцать. Или вдруг засну.

- Ну, значит, потом… - сказал я и, словно оправдываясь в чем-то, продолжил: - Я　на нас отложил.

На папином лице проявилась ухмылка:

- На сколько порций делил?

Я мысленно пересчитал:

- Пять, кроме нас. Но это с Паштетом.

Ухмылка стала шире, и　я торопливо добавил:

- Все - друзья. Ну кроме Томы.

- Ага, - кивнул он с сарказмом, - друзья… Только помни, что дружба между мужчиной и женщиной очень слабеет с наступлением ночи.

- Да пока выкручиваюсь, - усмехнулся я, разворачиваясь. - Ладно, поспи, действительно.

- И не ведись потом на новеньких, - вдруг хрипло каркнул мне в спину папа, - ведь только верность не уценивается!

- О… - Я　дернулся, оборачиваясь. - Так ты что… Уже все? Разобрался?

Он отвел глаза в сторону.

- Пойду полежу, - сказал после паузы.

Что было отложено на обед в холодильнике, я　так и не понял - смел, не разбирая вкуса. Меня распирало возбуждением, как воздушный шарик - гелием.

- Черт, - шептал я с тревогой и подцеплял что-то вилкой. - Черт, черт, черт… Кажется, сдвинулось! Только бы не сглазить…

Мама примчалась намного раньше положенного, я　только домывал посуду.

- Ну? - ворвалась вихрем на кухню.

Я победно улыбнулся, и　этого ей оказалось достаточно. Ликовала она от души: шумно и темпераментно. Когда я все же смог выбраться из удушающего захвата, посмотрела на меня озорно:

- А чего это ты весь в помаде? Стой смирно, а　то еще свою Мелкую огорчишь. - И полезла, светясь задорной улыбкой, оттирать мне щеки послюнявленным носовым платком. - Не завалил, значит?

- Не-а. - Я　невольно задрал нос. - Летом в Лондон еду.

- Ух… - начала она восклицать что-то и резко прервалась, заметив папу. Он маячил в дверях, молчаливый и неулыбчивый.

Мама судорожно втянула воздух и отвернулась, потерянно глядя в окно. Наступившая тишина с каждой секундой становилась все холодней.

«Что-то я на этой неделе пропустил», - с　огорчением понял я.

- Ирочка… - вдруг сказал папа с мольбой в голосе и перебрал ногами, будто собираясь идти к ней, но с места так и не сдвинулся. Глаза его тоскливо поблескивали.