Евгений Красницкий - Позиционные игры [litres]

«М-да… Все это было бы смешно, если бы не было так чертовски опасно… Не удивительно, что бабка на стенку лезет. Не неверие ее ужасает – здравомыслие. И то, что это самое здравомыслие имеет тенденцию к распространению уже во втором поколении. Вашу схожесть с заболотными боярами она отследила и до сих пор никакой паники по поводу «неверия» и его опасности не испытывала. А вот когда поняла, что этому можно научить, испугалась не на шутку…

Фактически она поставила ультиматум: лично в вас этот феномен она терпеть готова, поскольку он, во-первых, феномен, а во-вторых, поставлен ей на службу, а вот в ваших ближниках и, тем более, учениках – нет. Настолько «нет», что при нужде и с церковью на союз пойдет – с нее станется и «бабушке» Варваре глаза раскрыть, и до митрополита довести. Это не тишайший отец Михаил – мадам Петуховская в методах не стесняется. Ну, для начала надо поручика все-таки успокоить. Жаль, зеркала под рукой нет…»

– А чем тебе сапог наставника Макара не нравится? – поинтересовался он у крестника. – Христос ведь по воде при своей земной жизни ходил. И сандалии при этом носил, как и все смертные, и руками смертных же сделанные. Как и сапоги наставника.

– Так… Так все равно же он Христос! – Роська едва не застонал сквозь зубы. – И по воде ходил, потому что чудо!

– Ну да, чудо, – согласился Мишка. – Но как чудо от рукотворной подделки отличить, если не доказать, что никак иначе, чем по воле Божьей, такое невозможно?

– Да сразу же видно!

– А когда ты над крепостью лик парящий узрел, тоже сразу увидел? – насмешливо поинтересовался Мишка.

– Ну так то поделка ребячья…

– Это ты сейчас знаешь. А до того, как увидел, мог подумать, что такое возможно?

– Нет, – честно признался крестник, упрямо закусывая губу. – Ну так то же ИИСУС!

– Иисус, – кивнул Мишка. – Но мысль человеческая, вооруженная знанием, на месте не стоит. И как придумали летающий лик, так могут придумать приспособу, чтобы по воде идти. Ну, или так сделать, чтобы все подумали, что он по воде идет. И станет кто-то головы людям дурить и себя объявит Новым Спасителем?

– Да кто же на такое осмелится?… – охнул Роська и упрямо нахмурился. – Это же… Это же святотатство! Это только по наущению врага рода человеческого возможно! И приспособа такая, значит, тоже его рук дело! И знания эти… Минь! Тем более отца Меркурия звать надо, чтобы он с этими… Заболотными разобрался…

– Тьфу! Да включи ты голову, обалдуй! – не выдержал Мишка. – Они к кому решили пойти, когда сами в расчетах запутались? К греку. А он сам христианин. Он этому учился в Царьграде – то есть ничего в этом знании тайного или враждебного нет и быть не может! Но если кто-то по наущению врага рода человеческого и впрямь решится на такое святотатство, то как ты его разоблачишь, если не понимаешь, как оно делается?!

Декабрь 1125 года Ратное и окрестности

Свадебное мероприятие в Ратном и приуроченное к нему празднование Рождества (или наоборот, как кому больше нравится) удалось на редкость массовым и грандиозным. Надо сказать, этому предшествовала хорошая агитационная работа, дружно и слаженно проведенная всеми заинтересованными сторонами: новым священником среди своей паствы, десятниками среди десятков, материнским «бабьим спецназом» у колодца, Настеной среди своих пациентов, а также, как подозревал Мишка, и Буреем – среди обозников. Что и как там кому говорилось, Ратников не вникал, но результат оценил: гуляли все.

Такое всеобщее празднование в селе Мишка видел впервые. Нет, и раньше случались праздники и семейные торжества, и отмечали их ратнинцы с удовольствием и от души, но на этот раз сотня гуляла, как в атаку шла: основательно и с размахом. Сельчане брали реванш за все неприятности, свалившиеся на них за прошедший год. Даже дома, казалось, стояли радостные, посветлевшие и принаряженные. И ворота во всех дворах нараспашку, словно приглашали в гости любого мимо проходящего, и люди душой распахнулись, как те ворота: шумно-веселы и приветливы, даже холопы.

Праздник выплескивался из дворов вместе с их обитателями и разливался по селу и окрестностям шумной толпой. Пьяных не наблюдалось – скорее просто слегка хмельные, и не поймешь от чего больше: от пива или от не часто выпадавшего им вот такого всеобщего гулянья. На горке, недалеко от сельских ворот было особенно пестро, шумно и многолюдно от оседлавших салазки детей и молодежи.

И день выдался, словно по заказу: снег переливался под солнцем разноцветными искрами, будто горсть толченых самоцветов кто-то рассыпал; деревья покрыты белыми шапками, а на небо и смотреть больно: до того отчаянно-синее, что кажется, если залезть на ель или колокольню, то зачерпнешь этой синевы ведром или горстью – и хоть пей ее.

Пожалуй, единственным человеком, кто не отдыхал, а трудился, как раб на галере, оказался новый священник отец Меркурий – одних свадеб случилось семь штук. А перед ними пришлось ещё и детей крестить, и не только новорожденных, которых за время поста набралось достаточно (в том числе и сына Листи и Корнея), но и новообращенных хватало. Во-первых, Медвежонка, привезенного накануне Макаром из крепости, во-вторых, сагитированных плотниками лесовиков из присланных Нинеей на строительство, под предводительством их старшого, в-третьих, пришедших с отцом Моисеем из-за болота христиан.

Крещёнными по всем правилам там оказались только сам Моисей, его жена (Мишка с удивлением выяснил, что предводитель заболотного «сопротивления» не фанатик-одиночка, а отец многочисленного семейства, которое разделяло с ним все опасности жизни на «нелегальном положении»), двое их старших детей да ещё один сподвижник, уже попавший к Журавлю христианином. Остальные раньше и в настоящей-то церкви не бывали.

Вместе с заболотными христианами терся и спасенный в прошлый поход Герасим, который, как успел заметить Мишка, выглядел отнюдь не так восторженно и просветленно, как в первые дни своей жизни среди единоверцев. Тому, впрочем, имелись свои причины: парень побывал в походе вместе с Алексеем, у которого он подвизался в денщиках, и, кажется, вынес из этого совершенно новый и далеко не радостный опыт. Что там произошло – Мишке разбираться было совершенно недосуг, знал только, что Герасима Рудный воевода по возвращении турнул от себя. Возможно, особой причины для этого и не имелось – достаточно и того, что Алексей ныне пребывал в состоянии, близком к озверению, и на общем радостном фоне выделялся своим мрачным видом, как монах в борделе.

Вот этому причины были как раз вполне понятны: своей дружины он лишился, из старших наставников в крепости вылетел, и, до кучи, Анна его в упор не замечала. Понять, как это у баб получается – смотреть, как на пустое место, и при этом без ножа тем взглядом кастрировать – Мишка давно даже надежду оставил. Получалось – и все тут. Вот мать сейчас этим умением в полной мере и воспользовалась. И придраться никто бы при всем желании не смог – леди Анна умудрилась все это проделать весьма камерно, совершенно не афишируя окружающим, не нарушая общего торжества и не стирая с лица радостно-праздничного выражения, приличествующего боярыне, но Алексею от того легче не стало. И сорваться – отвести душу, психануть или уйти прочь он никак не мог, дед бы ему такой выходки на собственной свадьбе не простил.